обратном пути им встретился полковник Матвеев. Сообщил, что назавтра, если погода снова не испортится, назначена переправа, а сейчас комендант Каламара распорядился накрыть для всех прощальный ужин в крепости. Затем Григорий Кондратьевич посетовал, что ему приходится жить на два дома:
– Супружница моя с двумя сынами и пятерыми доньками живёт в Тамани, а мне – по службе – надлежит быть в Екатеринодаре. Вот и мотыляюсь туда-сюда, большей частью с семейством разлучённый. Как крепостной какой, право слово.
После помолчал недолго. И признался:
– С другой стороны, мне грех жаловаться, я ведь и вправду произошёл из подневольного корня… Мог бы и по сей день оставаться в графском услужении.
Разумеется, всем сразу стало любопытно.
И черноморский атаман поведал историю своей жизни, которую в кратком изложении можно передать следующим образом.
В юные годы Матвеев был крепостным графа Разумовского – служил лакеем в его семействе. Но затем бежал из господского дома и примкнул к казакам-черноморцам. С которыми вскоре отправился на войну против османов – участвовал во взятии Очакова, Березани, Бендер, а также в штурме Измаила под началом кошевого атамана Головатого. Отличился у Браилова при взятии неприятельской батареи, за что был произведён в прапорщики, а немногим позже – в есаулы. В критический момент одного из сражений Матвеев спас жизнь графу Ланжерону, который впоследствии неизменно оказывал покровительство Григорию Кондратьевичу и содействовал его продвижению по службе… В Персидскую кампанию Матвеев штурмовал Дербент и принимал участие во многих делах русского флота на Каспийском море… А во время следующей русско-турецкой войны он снова сражался на Дунае, уже в чине войскового старшины, и в 1810 году за особое отличие при взятии Силистрии был произведён в подполковники. Затем успешно командовал казачьими баркасами у крепости Рущук и громил турецкую флотилию под Лом-Паланкой…
– Почитай, во всех войнах принимал участие, кроме Отечественной, – выразил сожаление Григорий Кондратьевич.
– Отчего так? – спросил Раевский-младший
– Был оставлен на Дунае для содержания казачьих кордонов. Дослужился… А четыре года тому как меня перевели сюда атаманствовать. Вот уж не чаял! Тягостно мне в этом чине, да и возраст… Я бы уж давно – того, на покой, в отставку, да не могу. Мне ещё для матери надобно вольную добыть.
– Как так? Она у вас что же, ещё жива? И вы её не выкупили?
– Не могу. Старая графиня упёрлась: «Не продам, – говорит, – ни за какие деньги!». Видать, обиду затаила.
– За что ей на вас обижаться-то?
– Наверное, за мой побег… Или, не знаю – может, за то, что я не загинул в чужих краях, а наоборот, прошёл сквозь все баталии и в атаманы выбился… Бес её знает, старую макитру, но мне от этого не легче. Мать-то жалко: она уже слепенькая совсем, да и ходит-то еле-еле по-над стеночкой… Вот и коплю грошики, всё надеюсь: может, смилостивится-таки графиня, усовестится, эх-хе-хе…