лица. Это был совершенно иной Шеппард, не тот, которого он изредка видел в Скотленд-Ярде.
– Думаю, дело грязное, – выпалил вдруг Грегори, словно разговаривал с приятелем. – В нем есть что-то подлое. Речь не о том, что оно крайне сложно. Там есть детали, которые невозможно связать не потому, что такое физически невыполнимо, но потому, что возникает психологический абсурд, и притом настолько немыслимый, что заходишь в тупик.
– Да, да, – тоном внимательного слушателя вторил ему Шеппард, продолжая расхаживать. Грегори уже не провожал его взглядом. Не отрывая глаз от бумаг, он говорил все более запальчиво.
– Идея умопомешательства, мании, психопатии в качестве подоплеки всей этой истерии напрашивается сама собой. Как ни верти, как ни старайся этого избежать, постоянно возвращаешься к тому же самому. Это, собственно, единственный якорь спасения. Но так только кажется. Маньяк? Допустим. Но эта шкала и эта железная логика – не знаю, понимаете ли вы! Если бы, войдя в какой-нибудь дом, вы обнаружили, что все столы и стулья сделаны с одной ножкой, вы могли бы утверждать: это дело рук безумца. Какой-то сумасшедший так меблировал свою квартиру. Но если ходишь из дома в дом и всюду, по всему городу видишь одно и то же?.. Я не знаю, что все это значит, но это не мог, не может быть безумец. Это скорее противоположный полюс. Кто-то такой, кто дьявольски умен. Только свой разум он употребил на непостижимое дело.
– А дальше?.. – тихо спросил Шеппард, как бы боясь остудить пыл, все заметнее охватывавший Грегори.
Молодой человек отозвался после минутного молчания:
– Дальше… крайне мерзкие вещи. Крайне мерзкие. Серия действий без единого промаха – это ужасно, это… это меня ужасает. Это противоречит человеческой природе. Так люди не поступают. Люди ошибаются, время от времени вынуждены допускать просчеты, они теряются, оставляют следы, бросают начатое. Эти трупы поначалу, те… передвижения, как это именуется, я не верю в утверждение Фаркварта, что виновника вспугнули и тот сбежал. Ничего подобного. Он тогда хотел только передвинуть. Сначала немного. Потом больше. Потом еще больше – пока это первое тело вовсе не исчезло. Так должно было быть, он так решил поступить. Я думал, и все время думаю, зачем… но не знаю. Ничего не знаю.
– Вам известно дело Лапейро? – спросил Шеппард. Он стоял, едва различимый в глубине комнаты.
– Лапейро? Тот француз, который…
– Да, это было в 1909 году. Вам знакомо это дело?
– Что-то крутится в голове, но не припоминаю. О чем шла речь?
– О переизбытке улик. Так это называли, не совсем удачно. На берегу Сены какое-то время находили пуговицы от одежды, сложенные в виде различных геометрических фигур. Пряжки от ремешков, от подтяжек. Мелкие монеты, сложенные многоугольниками, кругами. Самым различным образом. Носовые платки, заплетенные в косички.
– Минутку. Я припоминаю. Мне доводилось где-то читать об этом. Двое стариков, которые в мансарде… да?
– Да. Именно эта история.
– Они выискивали молодых людей, которые собирались покончить жизнь самоубийством,