с детьми, всех помню, и побольше, чем Светлана Петровна.
– Мария Сергеевна, миленькая, а вдруг вы меня вспомните? Я хочу узнать, кто мои родители, почему я оказалась в детском доме?
– А как тебя зовут?
– Меня звали Нина, мне так сестра сказала, но это, как я понимаю, по вашим документам, – заторопилась девушка. – Все меня зовут Ника, потому что мама так назвала. Она свято верит, что имя определяет судьбу, а Ника по-гречески означает «победительница». У них даже была богиня победы – Ника. Мама говорит, что вибрации, заключенные в имени, выстраивают характер человека, а характер – это и есть судьба. У меня даже в паспорте записано: Ника Никитина. А мама – Лена Никитина. Она художница! – вдруг добавила Ника, выдохнув.
– Лет-то тебе сколько? – прищурилась няня.
– Двадцать два года. – Ника с надеждой смотрела на Марию Сергеевну, а та вдруг улыбнулась широко-широко, так, что глаза стали щелочками, утонув в гусиных лапках мелких морщинок.
– Ух, и повезло же тебе, победительница! Помню, помню, не в маразме еще. За все время, что я работаю, к нам приезжала только одна художница. С шефской поездкой, подарки привозила ребятишкам. Она нам тогда кучу своих рисунков пораздала, они до сих пор у всех наших дома висят. И тебя помню. У вас с ней прям любовь с первого взгляда получилась. Ты на нее как своими глазищами зелеными глянула – как выбрала! У нее аж слезы навернулись. Ушла, а ты от двери не отходила, никто оттащить не мог – все дежурила, дожидалась. И дождалась. А что, плохо тебе там, что ли?
– Плохо. Папа ушел из семьи, мама умерла…
– Понятно… А теперь-то что узнавать? Ты же уже выросла, взрослая. Зачем тебе?
– Я хочу понять, может быть, мои… ну, эти… – она запнулась, – биологические родители живы. Кто они? Почему оставили меня здесь?
– А вот родителей твоих я что-то не помню… – Мария Сергеевна задумалась. – Хотя погоди, погоди… Я вот что… Военного одного припомнила, он ночью приехал однажды. Точно! Машина у него была черная, с московскими номерами, и звездочки на кителе. Он в дом вбежал, а водитель на крылечке с его шинелью остался. Я дежурила тогда, за ним кинулась – куда ж к детям-то в ботинках, по намытому! А он за плечи меня схватил: «Тише, тише, не серчайте! Мне позарез нужно!» Так уговаривал, так упрашивал. Тоже в субботу приехал, как ты, когда начальства не было. Я и не устояла, пустила в спальню… Долго стоял у кроватки и на девочку свою спящую смотрел…
Глаза ее затуманились, будто она видела все, что сейчас оживало в памяти.
– Так это ты была… Только сейчас поняла…
Нику даже затрясло.
– А какой он был? Как выглядел? – дрожащим голосом произнесла она.
– Неразговорчивый был, но красивый очень, статный. Даже если б погонов на нем не было, сразу понятно – военный. Он нам тогда со сменщицей денег отвалил много, и было видно, что не жалко ему нисколько. Благодарил нас и все повторял, что, мол, обстоятельства разными могут быть, не все, мол, дети, оставленные здесь, сироты…
Сверху послышался какой-то шум, где-то хлопнула