другая. В комнате – никого. За дверью? Да, за дверью. Кто-то стоит, то ли не решаясь войти, то ли в свою очередь слушая дыхание Фомина. Судя по всему – один человек.
Это мог быть кто угодно: специально приставленный охранник – так, на всякий случай и для почёта; наемный убийца, которого прислали в безумной надежде сорвать сделку с Небесами; расхрабрившаяся служанка… Ясно только, что у того, кто стоял за дверью, хватило ума не войти запросто. У него, Фомина, рефлексы поперёк ума работают.
Фомин протянул руку. Рукоять кинжала сама легла в ладонь.
Движение его, каким бы легким оно не было, насторожило стоявшего за дверью. Фомин почувствовал, как тот удаляется. Однако! Надо быть очень, очень чутким человеком, чтобы расслышать приготовления Фомина. Или…
Он подошёл к двери, распахнул её.
Или быть нечеловеком.
Напротив на стене горел факел – в честь гостя. Факел больше слепил, чем светил, и потому Фомин скосил глаза в сторону.
Никого. Зато на самой двери сверкал знак-оберег. Рыцарь-послушник оказался не столь уж несведущим в магии.
Иначе вампир вошёл бы в комнату.
Болтаться по коридорам чужого замка с кинжалом в руке – не самая хорошая идея. Да и маловат кинжал против вампира. Этим кинжальчиком разве что щекотать. Правда, бывает, что и щекотка помогает.
Всё-таки Фомин прошёл вдоль следа, немного, шагов двадцать. Зря, нечего и пытаться – след исчез. Нет у него магических способностей, головой надо думать.
Голова же велела вернуться в комнату и запереть дверь. Оберег выставляй, а засов запирай.
Он так и поступил. Запер засов, закрыл дверь на балкончик, пододвинул поближе сабли – и уснул тем самым глубоким сном, при котором и слух и нюх, высвобожденные из-под гнёта сознания, возвращаются в первобытное состояние.
И, что особенно ценно в глубоком сне – отсутствие сновидений.
3
Луу-Кину не досталось и корочки хлеба. Одной водой перебился. Но он не считал себя обделённым, напротив, везение продолжалось: его принял шатёр зерноторговцев. Даже упрашивать не пришлось, да он бы и не решился, бродячему торговцу не место среди гильдий, пристраивайся, где сможешь. Положим, пристроиться не сложно, на то и существует странноприимный шатёр, да только потом всю оставшуюся жизнь будешь беднее на медную марку. Не то, чтобы он жалел меди, кто жаден – беги торговли, пропадешь. Но в странноприимном шатре собирается люд всякий, с бору по сосенке, приятней – при гильдии.
Он не обманывался – приветили его не из-за открывшихся вдруг достоинств, нет. Просто рыцарь назвал Луу-Кина спутником, а эхо в Замке оказалось гулким, разнесло в момент.
Зерноторговцы славились строгостью и благочестием, товар того требовал, оттого и постились строго. Воды вволю, а остальное – лишь тяжесть и смущение душе.
Ничего, один вечер поголодать – только на пользу. К тому же после Красного Корня есть обыкновенно не хотелось. Не хотелось и спать, и потому Луу подсел к кружку бодрствующих