нужны были все эти годы порознь, если сейчас, когда мы снова стали заодно, ты просто… Что, ты просто умрешь? Оставишь Хоуп? Меня? Нахрена все это было?
Взгляд затуманился из-за воспоминаний. Настолько ярких, словно все произошло только вчера…
Мозг не хотел думать. Совсем. Даже не пытался запустить хоть какой-то мыслительный процесс.
Сильные обезболивающие превращали меня в зомби. Я мог только смотреть на противоположную стену и пускать слюни по подбородку. Чем я и занимался уже три недели.
Смотрел на стену и пускал слюни.
Слюней, правда, с каждым днем становилось все меньше. А вот боль не ослабевала. Ни на секунду.
И речь не о той боли, которая сжигала разорванные мышцы и сломанные кости. Победить эту боль помогал пульт в моих пальцах. Чуть посильнее нажать – и становилось гораздо легче. Я даже дышать мог почти нормально.
Пули не задели легкое. Вообще никакие органы не задели, но нанесенный выстрелами урон казался непоправимым. По крайней мере, мне. Доктора строили ПРЕКРАСНЫЕ теории и выдавали просто охренительно ЧУДЕСНЫЕ прогнозы.
Я слушал их, вяло кивая, и не чувствовал правую руку. Совершенно. Абсолютно. Словно ее оторвало взрывом.
Нет. Тогда меня наверняка мучили бы фантомные боли. А сейчас было… а нихрена не было. Я просто не чувствовал ее. Словно родился без правой руки.
Хренов Грин взял на себя роль матушки-природы и лишил меня доминантной руки двумя точными выстрелами.
Первая пуля пробила лопатку и вырвалась через грудь с осколком ребра. Вторая расколола ключицу на несколько частей. И сейчас, после очередной операции – я спокойно разобрал бы слово «остеосинтез» на соревнованиях по спеллингу – внутри меня было столько металла, что я должен был пищать в чертовых рамках на входе в аэропорт.
Врачи продолжали лить мне в уши медицинские термины, в которых я уже давно и бесповоротно запутался. И мог только кивать, вяло, безжизненно, практически не реагируя внешне, но разрываясь от злости и отчаяния внутри.
Какие-то инфекции, наросты, мозоли… Каждое слово врачей было подобно гвоздю, который крепко-накрепко забивал тяжелую крышку гроба с моей карьерой военного внутри.
Самый стабильный диагноз – восстановление подвижности с возможным ограничением объема движений и снижением силы. Прекрасно. Замечательно, я только «за», вот только пока что лишь левой рукой! Верните мне правую, и я буду «за» ОБЕИМИ! И верну объем! Силу! Все верну! Только руку мне верните!
После предполагаемого, возможного, МАЛОВЕРОЯТНОГО, но озвученного осложнения под названием «стойкие боли» меня порой накрывала паническая атака. В голове рвались снаряды, в ушах гудела кровь, и я не мог вдохнуть. Я хватался левой рукой за горло, словно пальцы могли нащупать удавку и сорвать ее, но нихрена там не было.
В тот день, когда я услышал про боли, меня впервые ударила невралгия. Она согнула меня пополам, разрывая мышечные волокна и заполняя их адской болью. Словно тысяча острых копий вонзилась