карандаш. Какой еще, к черту, маскирующий карандаш? Коричневый, номер двести три. Херб наклоняется еще ниже. Маленькими буквами написано, что карандаш используется после наложения тонального крема. Да, время никого не жалеет, Смитти! А лучше так: время не жалеет Смитти!
Чарли вспомнил (вспомнил! вспомнил!) считалочку, которую слышал в детском саду от старших детей. Девочки старшей группы прыгали через веревочку и считали:
Король – направо, барон – налево!
В своем дворце сидит королева,
Она родила малыша!
Сверкают наряды!
Придворные рады,
Несут малыша-крепыша!
Молча повторяя строку за строкой, Чарли заснул. Ему приснилась Лора… Они познакомились совсем недавно, а оказалось, что знают друг друга целую вечность; у них уже появился свой любовный язык, понятный только им двоим и больше никому. Эта мужская штучка, Чарли, говорит Лора. А он вторит ей: эта женская штучка, и смеется над ее повизгиванием, когда майский жук залетает ей в пышную прическу абрикосового цвета, и она покатывается со смеху, не в силах остановиться.
Возвращаясь из глубин сонного забытья, Чарли вторгся в странную зону, где ясно и холодно осознал, что Лора отдалена от него немыслимыми просторами пространства и времени, но здесь же он одновременно, почти воочию увидел свою мать, сидящую в ногах кровати. Правда, по мере того как он проходил через эту зону, он все яснее понимал, что находится в Ледоме и что пробуждение не будет для него шоком. И вместе с тем, присутствие матери ощущалось все явственнее, и, когда он, наконец, открыл глаза (он не увидел ее), она (она сама, а не ее образ) исчезла с явственно слышимым хлопком. Раздосадованный и опечаленный, он некоторое время оплакивал свою мать…
Но потом он встал с кровати и подошел (впрочем, не слишком близко) к окну. Погода ничуть не изменилась, и, похоже, он проспал целые сутки, поскольку небо, пусть и затянутое облаками, было таким же светлым, как и вчера, когда его привели из Первого научного.
Чарли готов был корову съесть, а потому, вспомнив данные ему инструкции, подошел к кровати, на которой спал, и потянул за одну из золотистых планок, после чего часть стены неправильной формы (здесь не было предметов квадратных, прямоугольных, полностью вертикальных или горизонтальных) отошла в сторону, и из ее глубины, словно язык из отверстого рта, выдвинулась плоская поверхность стола на роликах. На нем стояло большое блюдо и тарелка. В тарелке была каша, а на блюде – горка фруктов, окрашенных столь экзотически и разложенных так изысканно, что они могли бы усладить взор самого тонкого ценителя прекрасных форм. Там было по паре обычных бананов и апельсинов, и какие-то гроздья, напоминавшие виноград. Прочие же фрукты были Чарли совершенно незнакомы: голубые, пятнистые, ярко-алые и зеленые – казалось, распухшие от сочной мякоти, рвущейся наружу.
Но