Мария Аркадьевна Микийчук

Рассказы полутьмы. Marianna и другие


Скачать книгу

тех, к кому ощущают только пустоту в сердце, – тебе нужно уже повзрослеть и побороть свои страхи. Да, твой дед умер, но ты-то точно там не умрёшь, это же каток! Там дети маленькие катаются и не боятся, тебе не стыдно бояться?

      «Стыдно бояться», повторял про себя иногда Паша, вспоминая её слова. Стыдно бояться. Стыдно болеть. Стыдно умирать.

      Каток на стадионе «Труд» всё было странно глобальным, а гардероб – длинный, как в театре. На каток нужно было шагать на коньках по деревянному неровному помосту, криво прибитых и местами уже провалившихся досок. Дорога стыда, по которой ты вышагиваешь, как цапля, и думаешь – эти замороженные доски ощерились неровными краями, словно сами не рады здесь находиться.

      А потом – сразу лёд. Поле льда, озеро льда, даже не так – мир льда, подсвеченный огромными фонарями, наполненный огромным количеством людей, и всё равно не заполненный даже наполовину. И на него нужно было сползать как-то с деревянных кривых досок.

      – Ну давай быстрее, – недовольно сказала Рита. Она кружилась на льду, как вуалехвост, помахивая всем телом, как плавниками, и отлично вписывалась в броуновское движение толпы. Она отлично знала, как стоять на коньках, как делать ласточку – могла даже катиться, согнув одну ногу и выставив вперёд другую, словно превратив себя в огромный автомат с опасным лезвием на конце вместо пуль.

      Мимо него провели мальчика с ярко-бледным лицом; тот прижимал руку у себе и молчал так оглушительно, что Паша услышал.

      Бояться стыдно.

      Шагнул вперёд, коснулся лезвием льда…

      И лёд расцвёл под его ногами, как огромная чёрная скатерть, как чистый лист цвета ночного неба, а его лезвия стали раскалённо-белоснежными.

      – Ну чего ты встал, – крикнула Рита. – Катись уже, не тормози!

      Чтобы всё было хорошо, подумал Паша спутано тогда. Выписать такой узор, чтобы у всех людей вокруг, до самой остановки, всё было хорошо.

      Узор лёг перед ним, как гигантская калька, и Паша просто заполнял её силами, льющимися, казалось, из него самого, из висков стекающие по груди, над пупком расходящиеся на два потока – и вливающиеся в ноги, а там – прямиком в лезвия. Это было так прекрасно! Это ощущение – такое влекущее, невозможно было оторваться от узора, невозможно было прекратить этот проклятый танец, оторвать коньки от льда, а взгляд – от гигантской раскраски. Звук разрезающих лёд лезвий – жёсткий и резкий звук, как звук разрезаемой бумаги, только более металлический и более природный.

      Фонари высвечивали пролетающих мимо людей, ветер свистел в ушах, холод казался несущественным, пока горело огнём тело, собранное, летящее, лавирующее в человеческих потоках, легко уходящее от столкновений. Мимо пролетали люди – мелькали яркие куртки, смеющиеся лица, взлетающие на фоне фонарей шарфы, пушистые шапки. Все они летали над озером льда, как стрекозы, а он, Паша, единственный выписывал чётко видный узор.

      Который завершился у дальнего фонаря