замечаешь отдельные, разрозненные картинки, в которых видится что-то неправильное, уродливое, стихийное. Как жесткая накипь это оседает в памяти, порождая и множа ячейки, куда ложатся новые картинки. В итоге разум, переполненный негативом, взрывается, захлебнувшись в потоках окружающего кошмара. Сердце срывается в бешеный ритм, разгоняя по телу уже не кровь, а чистый адреналин. Нервы свиваются в тонкую, готовую вот-вот разорваться паутину. Они вибрируют и стонут, превращая человека в оголенный комок плоти, в котором к этому моменту, среди всего разнообразия ощущений, остаются только два: боль и ужас. Ибо каким бы ни был человек, ему тяжело взирать на уложенные в бесчисленные ряды обезображенные тела детей, оставаясь при этом бесстрастным и равнодушным. Сколько Эдмон не пытался, он так и не смог до конца защитить свой разум от этой страшной действительности всех земных катастроф.
Погибшие дети – наиболее сильное потрясение. Поднимается плита, а под ней – ребенок. Мертвый. Разумом понимаешь, что жизнь навсегда покинула его тело, а сердце и душа отчаянно сопротивляются. Ведь дети, как ангелы, безгрешны и невинны. Ангелы не могут умереть! – пытаешься убедить самого себя. Но это убеждение вступает в непримиримое противоречие с реальностью. Перед глазами – зримо и ясно десятки, сотни мертвых детей. Кладбище погибших ангелов…
Ангелы маленькие, а рядом – ангелы постаревшие. Дети и старики. Эдмону с трудом удавалось сохранять выдержку и держать себя в руках, когда он видел этих детей и рыдающих над ними стариков. Сердце, как набат, гулко отбивая ритм, болезненно сжималось от бессилия и тоски. К сожалению, ему не раз доводилось смотреть в пугающе расширенные глаза человеческого горя, до краев наполненные нестерпимой болью и невыразимым страданием. Страшно было видеть такие глаза у женщин. Еще страшнее – у мужчин. Но почти невозможно вынести зрелища, если боль – всеохватная, выжигающая все внутри, словно напалмом заполняет глаза стариков. Ужасно не столько ее отражение, сколько неподвижный, безжизненный взгляд, в котором ледяным осколком застыл немой, невысказанный вопрос…
За что?! Почему?!
Никто не может ответить, за что и почему им выпал такой чудовищный жребий – хоронить своих детей и внуков.
Помимо этого, были еще часы. Он затруднился бы вразумительно объяснить, отчего привычные, ординарные атрибуты человеческой жизни вызывали в нем противоречивые и неоднозначные чувства. С одной стороны часы несли в себе сугубо практические, утилитарные признаки. Вместе с тем они ассоциировались и с глобальными, непостижимыми величинами – вечность, бесконечность. Часы представлялись ему таинственными посланниками высших сущностей, призванными помочь людям пройти земной путь. Драгоценные капельки-секунды наполняли глубокий сосуд жизни, образуя ручейки-часы. Эти в свою очередь формировали дни и ночи: реки-сутки. А последние – разливались уже вширь и глубину: озера-недели, моря-месяцы, океаны-годы. Этот древнейший механизм открывал перед человеком путь к постижению