дня их знакомства признала Жиля своим. Наотрез отказалась называть его дядей, привела свой логичный довод: «Дяди мальчишками не бывают. Дяди – это только взрослые. Мам, можно он мне тоже будет брат?»
– Жиль, а почему я своё платье вижу, а ты меня не видишь совсем?
– Ты же для себя видимая, вот так вот.
– Но оно же не я. Ты должен видеть не меня, а платье, ботинки, бант…
Ох, трудно поддерживать эту игру, но приходится.
– Тебя в чём заколдовывали? Голую?
– Не-а! Одетую.
– У Ганны всегда было жутко сильное колдунство. Вот твоим вещам тоже досталось. Эй, там впереди твой любимый участок пути. Готова?
Тропинка мягко идёт под уклон. Ровная, прямая, ни кочек, ни камушков. Жиль плавно набирает скорость, крепко держит руль. Амелия за его спиной радостно верещит, разжимает руки, раскидывает их в стороны.
– Мы лети-и-им! – кричит она и смеётся.
Ветер бьётся под одеждой Жиля, пьянит, наполняет тело невероятной лёгкостью. Даже если не закрывать глаза, кажется, что он парит над землёй, над городом. И мир отдаляется, становится таким маленьким, что можно взять Азиль в горсти вместе со всеми жителями, фабриками, домами, Собором и сине-серой ленточкой Орба, перехваченной шестью мостами. Хочется отпустить руки, стать сорванным ветром листком, довериться воздуху, но каждую секунду Жиль помнит о том, что за его спиной – маленькая девочка, бесценное сокровище, человек, который одним своим присутствием облегчает любую боль.
«Ночь после возвращения, – шепчет ветер. – Ты помнишь?»
Жиль помнит.
Скользкие от чужой крови слабые пальцы, которые он пытался удержать до последнего. Зрачки, суженные до точек. Грязь, размазанная текущими по лицу слезами. Безумное, повторяемое, как молитва: «Всё хорошо, всё будет хорошо, ты живой, ты есть…» Она сорвала голос, зовя его по имени, пока полицейские запихивали её в машину.
Слепота. Беспомощность. Тщетный поиск её тепла, вкуса, запаха. Так голодный младенец, оставленный в темноте, отчаянно ищет мать. Её, которая значит жизнь. Её, которая есть свет, любовь, центр мироздания, смысл бытия.
«Жиль, ты меня слышишь? Всё обойдётся, её освободят. Жиль, успокойся. Дыши. Всё будет хорошо…»
Он цеплялся за голос учителя, старался слушать, слышать, подчиняться. Но через час арестовали и Ксавье Ланглу. За ним пришёл лично Канселье.
Мир сделался зыбким, как серая студенистая масса. Бог из света и любви превратился в неумолимое возмездие – а затем и вовсе покинул город, сгорбившись и хромая, словно старик. Силы впитались в серые стены кельи Собора. Воздух стал вязким, забил горло на вдохе. Темнота обняла, стиснула, сковала, повлекла за собой Жиля, потерявшего смысл сопротивляться и тянуться к свету.
«Эй! Эй, ну посмотри же!»
Звонкий голосок и резкий хлопок заставили Жиля вздрогнуть и открыть глаза. Город, что терялся где-то за пеленой, внезапно обрёл лицо, обрамлённое ярко-рыжими кудрями, круглые карие глаза и веснушки на курносом носу. Девочка. Это маленькая девочка лет шести.
«Смотри! Повторяй! Считаем!»
Она хлопнула в ладоши,