«Выброси! Сейчас же выброси, идиот, Сдохнешь, и её погубишь!..»
Виктор лишь с третьего раза понял, что от него хотят. Слепо зашарил по карманам, нащупал складной нож и, не глядя, отшвырнул его куда-то в бок. Сразу стало легче – не то, чтобы гул отпустил, но стал прозрачнее и уже не ломал кости черепа, а лишь скрёб по ним – противно, нудно, но уже почти безопасно…
«Иди! Вставай, и тащи её! – надрывался где-то на краю сознания лешак. – И стишок, стишок не забывай, попадёте!..»
И тогда он выловил в заполнившем мир мельтешении ниточку детской песенки: «…вместе весело шагать по просторам, тра-та-та…», запредельным усилием вздёрнул себя на ноги – и пошёл, волоча за собой бьющуюся в судорогах Еву, инертный груз, словно неподъёмный мешок с мокрым песком, тяжёлый, цепляющийся за грунт мёртвым якорем…
«…и, конечно, припевать лучше хором, тра-та-та, лучше хором…»
…Шаг… шаг…. Она перевернулась на спину, и идти сразу стало легче – ноги женщины высвободились из петель хищной травы, а спереди помогала натянувшаяся верёвка, в которую всеми своими лешачиными силами впрягся Гоша.
…Шаг… шаг… «…вместе весело шагать по просторам…» Потом они долго сидели, прислонившись к стволу особенно коренастого дуба, спрятавшись, словно в нише, в развилке между двумя громадными корнями. Гоша сбегал куда-то и приволок в наскоро сооружённой из коры корчажке воды – ледяной, до ломоты в зубах, прозрачной и неимоверно, невозможно вкусной. Ева, повозившись, угнездилась у него на коленях, свернувшись калачиком – он осторожно обтёр следы крови с её губ и щеки. А сам Виктор сидел и бездумно смотрел перед собой. Он попытался собрать по кусочкам события последней четверти часа – но так ничего и не вспомнил, и бросил это занятие.
– Ничего, ничего… – скрипуче гудел лешак, подсовывая под бок женщине пучок мха, – Главное – прошли ведь, пропустил Запретный Лес! Теперь уже недалеко: вот отдохнём и поплетёмся дальше. А что нож не оставил, где было велено – так что ж? Вечно вы, человеки, не слушаете, а я ведь предупреждал! Ну да теперь самое трудное позади, теперь полегче станет…
«…И, конечно, припевать лучше хором, лучше хором, лучше хором…»
Миновав страшный пруд, тропа стала неузнаваема. Она словно смирилась с незваными гостями, упорно пробирающимися по ней в заповедную глубь, и перестала хватать их за ноги, выматывать душу мелкими каверзами – словом, пакостить, где только возможно. Душная тяжесть, подпиравшая с обеих сторон, отпустила, и теперь Виктор шагал, чуть ли не насвистывая, и без опаски озирался по сторонам.
А посмотреть было на что. Дубы здесь хоть и не вымахивали ввысь на зависть иным московским высоткам, и к тому же, отличались редкой кряжистостью. Вокруг каждого можно было смело совершать променад и человек, не следящий за физической формой, пожалуй, и не выдержал бы такой прогулки. Особенно если учесть необходимость перебираться через громадные, похожие на чешуйчатых питонов, корневища, глубоко утопленные в