прозывают. Почитай живут в нем одне старухи как я, да молодые, только что поженившееся. Энти недолго: квартиру заимеют – и поминай, как звали. Своих деток у меня нет. Был мальчонка, как ему два годика минуло – так и помер: время голодное было, война с лютым фашистом шла. Война и мужика моего забрала, погиб он, на третий год войны. Я тепереча соседкам говорю: кабы был у меня жив сын, разве я жила бы тут, хотя и не охаешь шибко дом наш. Неужто он тогда, сыночек мой, кровинушка моя, мне уголка махонького не нашел у себя бы дома. Срамота тем детям, что матерей, корни свои забывают… Не сберегла мальчонку. Когда он помер, вроде и не так жалко было: у всех почти каждый божий день кто-то да помрет то с холоду или голоду, то похоронка придет. Ох, и время тяжкое было, не дай Бог испытать. После войны дом я справила, построила значится. Где-то колхоз помог как солдатке, но боле сама. Дом срубила сама не хуже мужика заправского. Крышу ставить и крыть нанимала работников: куплю водки, самогона нагоню – они и рады пособить. Плохо одной хозяйство вести: тяжело, рук не хватает. Но ничего как-то управлялась. Корову держала, овец, огород был. Не токмо кусок хлеба с маслицем всегда был, денежку про запас откладывала. Копеечка по копеечке складывала – и тыщи получились. А под старость сила уходить стала, тут и беда недалече: незамогу я, кто печь затопит, кто по хозяйству стряпать будет, кто воды принесет из колодца, когда ноги у меня, не приведи Господи, откажут, а то ослепею – это и есть горе. Что мне тогда? В постели помирать от голода в холодной избе. Кому я такая старая и никчемная нужна буду, поди и вонь от меня пойдет. Денежки все мои, тыщи мои, с которыми доживать хотела в тепле и заботе, – пропали. Пропали, когда эта проклятая инфуляция началась. Ведь чего только не придумают, чтобы нас простой народ грабить… И налогами нас, крестьян, кукурузник душил. Паспортов не давали, чтобы из деревень не сбежали. Ох, рассказать бы тебе всю нашу жизь бедовую, ну да ладно… Корову продала за бесценок, потому что невмоготу стало держать её. Козу завела. Так с козой и до смертушки моей дожила бы. А тут вдруг деревеньку нашу нарушать вздумали: места у нас шибко красивые: речка с лугами, рощи березовые, чуть повыше вековые сосновые леса кругом. И новые бары-бояре у нас свою деревеньку учредили с высоченными кирпичными домами за каменными крепостными стенами. Нас, пригоршню старух, кто не успел помереть вовремя, отселили в город. Ох, как мне уезжать не хотелось, воем ревела. Все мне в избе моей знакомо и родно. С козлухой как жалко расставаться было. Начальник или прислужник тех, кто деревеньку нашу ломать придумали, пришел ко мне в избу, уважительный такой и хороший дядечка, поговорил со мной, обсказал, посулил, документ показал на снос избы и еще документ на комнату в городе. На другой день машина прикатила с дюжими ребятами, быстро они погрузили мои пожитки и свезли на новое место. Скажу честно, комната мне приглянулась: сухо, тепло, места хватает, топить не надо, вода, какая хочешь, из крана течет. Хочешь горячую наливай, хочешь холодную. Телевизор есть, холодильник, плитка электрическая.
– Не жизнь, а малина! Но чего-то тебе не хватает. Может денег?
– Денег, известно,