нужен, святой отец, а вот дьявола нету. Будь у вас какой злодей и переверни у вас всё вверх дном, разве вы не выкинули бы его вон из дому?
– Да, верно.
– Так как же, дядюшка, не такой уж Бог простак, чтобы терпеть в этом мире, столь мудро устроенном его попечениями, какого-то мерзкого дьявола, который только и знает, что всё портить. Чепуха это – не признаю я никакого дьявола, раз есть Господь благий, – уж поверьте мне! Хотел бы я видеть чёрта… Хо-хо, не боюсь я его когтей!
– Думай я, как ты, не стал бы я в мои молодые годы тревожиться, исповедуясь по десяти раз на дню.
– Исповедуйтесь и теперь, господин каноник, и будьте уверены, что это зачтётся вам на небесах.
– Ну-ну, ужели правда?
– Да, господин каноник.
– И ты не страшишься отвергать дьявола, Пестряк?
– Да я его ни во что не ставлю.
– Смотри, как бы с тобой худого не приключилось от такой ереси.
– Ништо мне! Бог меня от дьявола защитит, ибо я верую, что он помудрее и подобрее, чем говорят о нём учёные люди.
В ту минуту вошли два других племянника, и, поняв по голосу дядюшки, что не так уж мерзок ему Пестряк и вечные жалобы на пастуха одно лишь притворство, имеющее целью скрыть сердечную склонность, оба братца немало удивились, переглянулись, затем, увидя, что дядюшка смеётся, спросили:
– Если бы вам пришлось писать завещание, кому вы оставите дом?
– Пестряку.
– А владение ваше по улице Сен-Дени?
– Пестряку.
– А арендованный у города Парижа участок?
– Пестряку.
– Что ж, – сказал капитан грубым своим голосом, – всё, значит, достанется Пестряку?
– Нет, – отвечал каноник, улыбаясь. – Как бы ни тщился я составить своё завещание по всей справедливости, добро моё перейдёт наихитрейшему из вас троих. Я уже так близко подошёл к земному своему пределу, что ясно провижу ваши судьбы. – И прозорливый старец бросил на Пестряка лукавый взгляд, наподобие уличной потаскухи, завлекающей щёголя в вертеп.
Пронзительный взор каноника просветил разум пастуха, и слух и очи его отверзлись, как то бывает с девицей наутро после брачной ночи. Прокурор и капитан, приняв эту болтовню за евангельское пророчество, откланялись и вышли из дому, весьма уязвлённые нелепыми намёками каноника.
– Что ты думаешь о Пестряке? – спросил прокурор у Гориллы.
– Я думаю, думаю… – ответил мрачно вояка, – думаю засесть в засаду на Ерусалимской улице да и скинуть ему голову наземь, к ногам поближе. Пусть чинит, коли желает.
– Ох, – воскликнул прокурор, – от твоей руки удар ни с чьим другим не спутаешь, так и скажут, что это дело рук Драча. А я подумываю иное: приглашу-ка его отобедать, и после обеда затеем игру, в какую у короля играют. Залезают в мешок, а все прочие судят, кто дальше в таком наряде прошагает. А мы на Пестряке мешок зашьём да и бросим дурака в Сену – не угодно ли, мол, поплавать.
– Это