удушливый дым и прихотливо извиваясь, ползли по пескам, а мрачные черные клубы дыма заволокли крошечное злобное солнце сарацинов, превратив душный день в душную ночь, в которой пахло гарью, в которой бряцало оружие и ржали кони.
Среди всего этого хаоса только броневой отряд рыцарей шел мерно и не спеша.
Посверкивая железными латами, подняв копья с ромбическими наконечниками, прижав к груди деревянные щиты, обшитые металлическими пластинами, почти не сгибая ног, затянутых кожаными наколенниками, броневой отряд двигался по горячему песку, закованный в железо, как невиданный ужасный змей в железной чешуе, и в каждом шаге рыцарей угадывалось нечто зловещее и неостановимое.
Ярко трепыхались на ветру цветные ленты, привязанные к копьям конных рыцарей, спешащих к месту схватки. Эти ленты должны были своей пестрой пляской, своим беспрерывным движением пугать лошадей противника и отвлекать внимание конников. Никем не связанные, никем не руководимые, не имеющие никаких общих командиров, увлекаемые лишь ужасным возбуждением, как электрический удар пронизавшим вдруг весь лагерь, со всех сторон спешили к стенам крепости конные и пешие отряды и просто отдельные воины. Их порыв был столь неистов, что серкамон воскликнул:
– Счастливый день. Уверен, Акра падет. Уверен, благородный барон Теодульф уже сегодня захватит какой-нибудь богатый дворец. Может, он даже захватит дворец самого Маштуба, начальника Акры, или дворец какого-нибудь богатого эмира. Что ты думаешь об этом, брат Серджо?
Монах перекрестился:
– Я думаю совсем не так.
– А как ты думаешь?
– Я думаю, что уже сегодня этот богохульник потеряет жизнь.
– Уж лучше потерять жизнь на поле боя, чем годами живьем гнить в грязных палатках, – покачал головой серкамон, застегивая пояс. – Господь внимателен к своим воинам. – И встал. – Прости, монах, я спешу помочь благородному барону.
– Этот богохульник будет наказан. Он зашел слишком далеко.
– Не говорите такое при его людях. К тому же грехи благородного барона будут сняты его подвигом.
– И так может быть, – заметил монах, внимательно следя за сборами серкамона. – Но твой друг богохульник барон давно не видит истинной цели. У него ослеплены глаза. А когда Господь желает кого-то наказать, он прежде всего лишает несчастных зрения.
Серкамон вопросительно взглянул на монаха, но тот, перекрестившись, ловко прыгнул в седло.
– Не ходи в город, серкамон, – сказал монах, не оборачиваясь. – Ты умеешь петь. Ты призван петь. Тебя слушают. Не надо тебе терять голову там, где все расчислено и разнесено по своим местам…»
XV
«…втолкнули в большой шатер на холме.
Одна сторона шатра была полностью открыта, может быть, для того, чтобы пленные могли еще раз, может, в последний, с вершины холма, поднимающегося над Акрой, увидеть лагерь святых пилигримов. Обгоревший вереск еще дымился, осадные башни у стен крепости сгорели до основания, и небо до сих пор казалось застланным обрывками каких-то