кровью и вовремя ложился, чтобы, хорошо выспавшись, на следующий день вежливо сказать в школе: «Доброе утро, мэм», и не пропустить урока тригонометрии. Не зажигая света, Том разделся, небрежно бросив одежду на спинку стула. Ему не хотелось отвечать на расспросы брата. Рудольф не был его союзником. Они стояли по разные стороны баррикад. Ну и наплевать!
Однако когда он лег в общую двуспальную кровать, Рудольф проснулся.
– Где ты был? – спросил он сонно.
– В кино.
– Ну и как?
– Ерунда.
Братья лежали в темноте и молчали. Рудольф отодвинулся подальше от Тома. Он считал унизительным спать с братом в одной кровати. В комнате было прохладно, дул ветер с реки – Рудольф всегда на ночь открывал окно настежь. Уж кто-кто, а Рудольф обязательно делает все как положено. И спал он как положено – в пижаме. А Том – в трусах. По этому поводу у них раза два в неделю происходили споры.
Рудольф принюхивался:
– Господи, от тебя пахнет, как от лесной зверюги. Что ты делал?
– Ничего, – ответил Том. – Не моя вина, если от меня так пахнет.
«Не будь ты братом, – подумал он, – я бы живого места на тебе не оставил».
Были бы у него деньги, он пошел бы к Элис за железнодорожной станцией. Там за пять долларов он расстался с невинностью и потом несколько раз возвращался туда. Это было летом. Он подрядился работать на реке, на землечерпалке, и сказал отцу, что получает на десятку меньше, чем на самом деле. Эта тучная черномазая баба, Флоренс из Виргинии, позволяла ему приходить дважды за пять долларов, потому что ему всего четырнадцать. Она была бы неплохой концовкой вечера. Он и Рудольфу ничего не говорил про заведение Элис. Рудольф был все еще девственником, это уж точно. То ли занятие сексом было ниже его достоинства, то ли он ждал появления в его жизни звезды, то ли был педиком. Но когда-нибудь он, Том, расскажет все Рудольфу и посмотрит на его лицо. Зверюга?! Ну что ж, раз они так о нем думают, он и будет зверюгой.
Том закрыл глаза и попытался припомнить, как солдат стоит на одном колене, а по лицу его течет кровь. Он видел эту картину совершенно отчетливо, но удовольствия уже не испытывал.
Его начала бить дрожь. В комнате было холодно, но дрожал он вовсе не поэтому.
Гретхен сидела перед маленьким зеркалом, которое, прислонив к стене, поставила на туалетный столик. На самом деле это был просто старый кухонный стол, она купила его на распродаже за два доллара и перекрасила в розовый цвет. Баночки с кремом, щетка для волос с серебряной ручкой, подаренная ей в день восемнадцатилетия, три флакончика с духами и маникюрный набор были аккуратно расставлены на чистом полотенце, постеленном вместо салфетки. На Гретхен был старый халат. Хотя фланель уже износилась, она все еще грела кожу и создавала ощущение уюта, какое Гретхен испытывала девочкой, когда возвращалась