границы на карте прочерчивалась несколько южнее? Ради этого?
Прохладная махра полотенца прильнула к лицу и долго его умягчала.
Года через два после Лешки она снова стала поглядывать на мужчин. Ей не очень-то везло. Молодняк для нее уже не годился, среди свободных сорокалетних выбор был невелик. Знакомилась, встречалась и разочаровывалась. «Хочешь по-серьезному? Давай», – сразу предупреждала она, но по-серьезному, то есть с последствиями, никто особо не желал. Одни оказывались слабаками – обсевками, не слишком заинтересованными в жене и семье вообще, другие – самовлюбленными туповатыми мачо, отбивающимися от бабьих телефонных звонков. Третьи – отвязанными одноразовыми козлами, четвертые оборачивались наркоманами, пятые – импотентами с голубоватым оттенком, шестые – извращенцами, выросшими на сладко-гадких закоулках интернета. Нормальных, пусть даже не очень умных, но уверенных, рукодельных и твердых, на чью руку можно было бы опереться по жизни, не попадалось. Возможно, потому, что время было такое: мелкое, мутное, мельтешное, возможно, потому, что в каждом она искала героя Лешку, а второго Лешку найти было невозможно.
Неудачи сделали ее язвительной и коварной, мстить сладко-гадким и немощным, наглым козлам и робким порнушникам, глупым и нулевым самцам сделалось любимым ее развлечением.
Безоткатный мужской напор, наезжая на ее обманчиво податливую мягкость, тонул и погибал в нем; она доводила их, миленьких, до крайности, она творила свою месть как изощренный палач. Сколько раз – у раскрытой ли постели иль на пороге с умыслом снятого гостиничного номера, на дальнем ли зеленом лугу, когда уже был расстелен плед, пригублено шампанское и мужская, насыщенная желанием рука, коснувшись ее груди, пунктиром перебиралась все ниже, она, взглянув на часы, спохватывалась, что должна немедленно мчаться в аэропорт, чтобы встретить прилетавшую с Кипра мать. Или что опаздывает к зубному. Или в мировой суд по неуплате налога за машину. Или что-нибудь подобное другое, все, что подскажет фантазия. Это была рискованная игра. Партнер, остававшийся с повышенным давлением в нижнем клапане, определенно зверел, вслед ей зачастую неслась ругань и ошметки мата, но высшим, взамен сексуального, удовлетворением для нее было видеть в такие минуты его растерянно-злобный прищур. Больше она с ним не встречалась.
Дарья снова взглянула на себя в зеркало. Пожалуй, стоило поправить ресницы. Тушь, где тушь? Была ведь где-то здесь, на этой полке.
Тридцать один. Тридцать два. Тридцать три. Одиночество, бездетность, страдание. Подруги выходили замуж, рожали, не рожали, изменяли, мирились, разводились, в их жизнях – хорошее ли, плохое – что-то происходило, в ее жизни все оставалось неизменным. Значит, не заслужила, значит, не такая, как все. Значит, хуже всех. Лучше? Или «хуже-лучше» здесь вообще ни при чем?
Конечно, характер. Мужской, командный, повелевающий. Так, во всяком случае, казалось ей. В шестнадцать в зимнем молодежном лагере влетела после лыж в мальчишечью палату.