точно! – расхохотался старик, запрокидывая голову назад. Когда же отсмеялся, весело добавил: – Добро пожаловать в мою скромную обитель, Шахразада аль-Хайзуран. Меня зовут Омар аль-Садик. Пользуйся моим гостеприимством, сколько душе твоей будет угодно, и помни: жена халифа в шелках и бездомная уличная попрошайка равны в моих глазах. Приветствую. – Он слегка поклонился, проводя пальцами по лбу широким жестом.
Шахразада облегченно выдохнула, позволив себе расслабиться, тепло улыбнулась и повторила жест шейха.
Отец Шивы наблюдал за беседой, сохраняя бесстрастное выражение лица и опираясь локтями на выщербленный край стола, а когда подруга дочери потянулась за куском лаваша, тихим серьезным тоном обратился к ней:
– Шази-джан…
– Да, дядюшка Реза? – вопросительно приподняла брови она, задержав руку над корзинкой с хлебом.
– Я очень рад, что ты здесь, в безопасности… – нерешительно начал отец Шивы.
– А я бесконечно благодарна вам и всем остальным за заботу о моей семье, о моем бедном отце.
– Конечно, – кивнул Реза, наклоняясь вперед и опуская подбородок на сцепленные в замо́к руки. – Твоя семья – моя семья. Ты всегда была мне как дочь.
– Да, – прошептала Шахразада, – мы с Шивой считали друг друга сестрами.
– Поэтому мне больно спрашивать… – При этих словах вокруг рта Резы залегли глубокие морщины, выдавая озабоченность. – Вчера ты прибыла очень поздно, и я не стал тебя беспокоить, но сегодня более не могу сносить оскорбления.
Шахразада застыла, так и не взяв лаваш. Чувство вины ледяной змеей скользнуло по спине и свернулось клубком в желудке.
– Как ты можешь сидеть со мной за одним столом, деля кров и пищу, пока на твоем пальце сверкает кольцо юнца, убившего мою дочь? – Из голоса мужчины, ставшего вторым отцом, пропал даже намек на тепло.
Обвинение полоснуло по собравшимся, как серп по полю пшеницы.
Шахразада заморгала и закрыла перстень ладонью, стиснув пальцы так сильно, что герб с двумя перекрещенными саблями врезался в кожу. Так сильно, что стало больно.
– Дядя… – неловко кашлянул Тарик. Звук показался оглушительным во внезапно наступившей тишине. – Дядя Реза…
Нет. Она не могла позволить другим спасать себя. Никогда больше.
– Я… – едва слышно выдавила Шахразада, во рту пересохло. – Я сожалею…
Но она лгала, так как вовсе не сожалела. Только не о своих чувствах. О других вещах – да. О сотнях вещей. О тысячах.
О целом городе невысказанных извинений.
Но о чувствах – нет. И никогда не сможет.
– Мне не нужны твои пустые сожаления, – тем же ледяным тоном продолжил Реза. Его голос казался незнакомым, чужим. – Решай.
Бормоча извинения, Шахразада вскочила из-за стола, не успев подумать, и поплелась прочь из шатра под палящее солнце пустыни, цепляясь за остатки достоинства. В обувь тут же набился горячий песок, обжигая щиколотки при каждом шаге и делая ноги неподъемными.
Внезапно большая тяжелая