их обсуждать и предполагать ход следствия. Он в ее рассуждениях никогда участия не принимал, считая это чудачеством.
– Там… – Желтизна ее щек сделалась почти прозрачной. – Там про нее…
– Про кого? – нацепленный на вилку огуречный кружок чуть дрогнул.
– Кажется, про твою Машу. Кажется, они нашли ее.
Утренний холод, который он почти не замечал на берегу залива, кажется, только-только до него добрался. Стало так холодно, что зубы лязгнули.
– Кто нашел? Где нашел? – стараясь говорить нормальным, не дребезжащим голосом, спросил Тимофей. – Когда нашел? Почему считаешь, что это Маша? Черт! Меня не было на работе два дня. Я ничего не знаю. Я сводок не читал!
– Нашли вчера рано утром. Недалеко от твоего дома. – Ее губы дрожали, голова опустилась. – Дождями подмыло берег. И тело…
– Дай сюда! – громко приказал он, хватая из ее рук скомканную газету.
Она все еще держала ее в руках крепко-крепко. А он дернул. И оторвал гигантский клок, уничтожив статью. Треск рвущейся бумаги показался ему оглушительным.
– Да что же такое-то!
Он вскочил со стула, едва его не опрокинув. И метровыми шагами рванул в дальнюю комнату, куда Тане был вход запрещен. Это была его комната с Машей. Любимая их комната.
В ней почти не было мебели. Только старый плюшевый диванчик на два места, который они отодвинули от стены поближе к широким окнам в пол. Вид из них открывался потрясающий. Весь залив был как на ладони. А также сосны, нависшие над водой и чудом цепляющиеся корнями за песчаный берег. И еще противоположный берег справа виднелся. Чуть-чуть совсем. Тоненькой полоской, но угадывался. И ночами эта узкая полоска суши светилась крохотными точками далеких огней. И Маша называла их светлячками. И зазывала его вечерами поглазеть на светлячков.
Они усаживались на диванчик – скрипучий, жесткий, с пружинами, впивающимися в спины. Прижимались тесно друг к другу. Смотрели на мерцающие огни на линии горизонта. И молчали.
Им и не надо было говорить ни о чем. Их молчание было славным, сладким, обволакивающим. Сколько раз за минувшие три с половиной года он мечтал все это повторить? Сколько надеялся? Сосчитать невозможно. Он думал, мечтал, надеялся всегда. Каждый день без исключения.
Вот-вот, уже скоро, Машка вдруг объявится. Живой и невредимой. Встанет на пороге его дома с виновато опущенной головой и признается…
Да бог знает в чем она могла ему признаться! В неожиданной страсти, которой она поддалась. В бегстве от долгов, которые она от него скрывала. И даже в том, что по наивности попала в сексуальное рабство.
Плевать! Ему было плевать на причину, из-за которой она отсутствовал три с половиной года. Он готов был простить ей все-все-все. Лишь бы она вернулась. Лишь бы она была жива.
А что теперь?! Ни надежды, ни возвращения, ни прощения! Ничего этого не будет! И как…
И как ему теперь с этим жить?!
Глава 2
Он и Она…
Он и она – и никого больше. Ни рядом, ни отдаленно, ни в мыслях. Или, как это теперь принято говорить: