пузырь и почки уже пошаливают, и есть подобное на ночь, значит, обречь себя на утреннюю изжогу и неприятности в желудке.
Но, как говорится, каждому свое – хоть это и ругательный лозунг, который при Советском Союзе и употреблять-то было чревато. Хотя сейчас можно.
Возвращаясь в Актовый Зал. Его стены повидали многое, не только бурную радость, но и не менее бурную печаль в момент расставания с вожделенным зданием – в момент совершенной вселенской скорби, сопровождающей изгнание из рая. Поставьте себя на место бывшего (уже бывшего!) депутата, который не смог достойно провести избирательную кампанию и теперь должен покинуть роскошный кабинет, передать другому все блага – и всю оставшуюся жизнь завистливо вспоминать, как был, как тоже мог, но не осилил. Думать, что следовало вовремя переметнуться в другую фракцию, покинуть бесперспективный блок и плюнуть его лидеру прямо на лысину, поскольку он мракобес, и электорат за него не проголосует!
Переживать и искать виноватых, время от времени впадая в совершеннейший уже маразм и гневно вздымая кулачки к небу, ругая туманное провидение, которое скрыло перспективы и оставила за бортом истории – разбитым и никому не нужным, словно сломанное гребное весло, которое если на что и годится, так это только на растопку камина.
Нет слов, чтобы передать душевные метания бывшего депутата – а у него, вдобавок ко всему, еще и отбирают служебное жилье, которое он по дурости не успел или заленился переоформить на себя. Таких, конечно, мало – среди депутатов тупых нет, и первым делом они решают свои жилищные проблемы. Но все же есть и исключения: либо сильно честные, либо одно из двух.
Но если даже остался с квартирой, все равно, горечь поражения ни с чем не сравнима, ее невозможно одолеть, и она властвует и подавляет. И единственным желанием остается отомстить и вновь оказаться на вершине властного Олимпа, чтобы триумфально скрутить дулю и показать всем завистникам. Но это немногим дано: если вылетел, назад обычно дороги нет.
Вот взять Актовый Зал. В момент скорби он затихает, и даже звон хрустальных бокалов звучит панегириком. На проигравших страшно смотреть: на них нет лица, строгие костюмы за несколько тысяч евро смяты, галстуки за семьсот (тоже евро) заляпаны рыбьим жиром, сами они небритые и производят впечатление нищих, которые только что потеряли вожделенную заначку с мелочью и теперь не могут ее найти.
Никто не утешит их и не похлопает сострадательно по плечу, дескать: «Все пройдет – и печаль, и радость! Все пройдет, так устроен мир!».
Так увеличим же скорбь! Ведь чудное мгновение именно прошло, закончилось, кануло в лету, и теперь впереди только забвение, старческие мемуары и койка в доме престарелых за казенный счет – потому что полученную от государства квартиру обязательно отнимут родственники.
Проигравшие ходят, как зомби, пытаются что-то напоследок сказать, но их никто не слышит, и никто их не замечает, и единственно, что вертится у них на уме, это бородатый