еще менее правдоподобным способом. Самые замысловатые сюжеты записывались теми, кто за свой век почти не покидал собственного полиса. И Я (!) существую благодаря ним, вкушаю сладкий мед земного мира, молю, чтобы завтра для меня тоже наступило. Мне самому смешно от этой мысли, но, клянусь вам, она истинна.
Послания ваших предков смогли, пробившись сквозь века, достучаться и до сознания некоей Алеси Роххе, о которой и будет мой рассказ. О моей освободительнице, что родилась на закате двадцатого столетия. Причем обстоятельства, при которых это произошло, оказались донельзя причудливыми, хотя и трагическими.
За несколько дней моего Возвращения ей исполнился двадцать один год. Будучи молодой, незамужней петербурженкой с квартирой в центре города, без работы и вообще определенного рода занятий, она могла позволить себе встать еще позже обычного. Не сказать, что Леся своим положением дел гордилась, скорее, наоборот, но сил подняться с постели раньше двенадцати девушка в себе не обнаружила.
Отчего-то первым, за что зацепился ее взгляд в полупустой комнате, стал календарь, который уже месяц как показывал двадцать второе июля. Ровно в этот день она забрала документы из ненавистного архитектурного, и с тех пор словно перестала следить за днями, а те продолжали лететь, неумолимо сменяя один другой.
– «Вот и лето прошло, словно и не бывало…»3 – промямлила Леся, потирая глаза. Хотя дата была «праздничная», телефон ее не разрывался от звонков, ведь после ухода из университета она сразу же сменила номер, сообщив его лишь родителям и паре близких друзей. А те знали, как сильно она не любила этот праздник (и утро), поэтому, очевидно, решили ее не тревожить. Подойдя к зеркалу в прихожей, что осталось еще от предыдущих хозяев, она с напускной тоской выдохнула:
– Неужто уже и не семнадцать?..
Поморщившись, Леся начала внимательно рассматривать свое отражение, чего не делала уже эдак с месяц. За время своего затворничества она сильно побледнела и осунулась. Ее кудрявые светло-рыжие волосы как будто потускнели и утратили природный блеск, и теперь, собранные в большой пучок на макушке, напоминали ей завитки дешевого рамэна. Она себе не нравилась. И ей никто не нравился в последнее время, в особенности из противоположного пола, хотя обычно не проходило и месяца без очередной платонической пассии, которую она мысленно затем воспевала в новом персонаже.
Из дома Леся, утратившая всякий интерес к обитателям внешнего мира, выползала отныне лишь пару раз в неделю. Незамысловатый маршрут ее пролегал от сырного к винному магазинчику, в котором девушка дегустировала вкусовую палитру, собранную с самых разных точек планеты.
Обыкновенно после второго бокала она садилась за печатную машинку, что Отец подарил ей на восемнадцатилетие, за нее родимую, на которой ни одна книга не была написана, но на которой начиналось первая страница каждой из них. Этот ритуал Леся совершала перед тем, как вернуться к удобному, но нелюбимому ей компьютеру.