почти красив. Нет, не почти... Он был огромен, но хорош... Колосс... Меньше, конечно, той копии Давида, которая стоит в Пушкинском музее стольного града под названием Москва, но крупнее всех мужчин, которые были у меня до него.
Впрочем, мне очень хотелось посмотреть, насколько он похож на Давида. И я подошла к нему и сама взялась за пуговицы его рубашки. Феликс не дал мне ничего сделать. Он обхватил меня за талию своими огромными ручищами и приподнял так, что наши глаза опять оказались на одном уровне. Шоколад его глаз медленно закипал. Мне казалось, что их коричневая радужка начинает медленно вращаться и пузыриться, будто шоколадная масса, разогреваемая на водяной бане. И меня начало затягивать в этот горячий омут. Где обжигающие глаза... где запекшиеся губы... где я... где Феликс... Фе-ликс... Фе-никс... Каждый раз сгорающий и восстающий из пепла... И я сгорала... факелом, превращаясь в черное ноздреватое нечто: тронь – рассыплется... И рассыпалась, и восставала, чтобы опять тонуть в горячем шоколаде, опять вспыхивать, искря и распадаясь на миллиарды медленно потухающих частиц, чтобы потом начать все сначала...
«...я делаю тебе больно...» – «...нет... мне хорошо...»
«...ты Снежный человек...» – «...я всего лишь сын женщины...»
«...ты Дюймовочка...» – «...нет... я Волчица...»
«...чушь... волчицы пахнут псиной... ты пахнешь... водой... свежей и чистой... самый живительный запах... ты То-ня... ты – самое ТО...»
«... и ты – ТО... никогда еще не было настолько ТО...»
В общем, я влюбилась... Волчица неожиданно нашла своего волка. Кстати сказать, я как-то читала, что у волков очень крепкие пары. Часто на всю жизнь. Неужели и у меня на всю? Мне бы так хотелось...
Волчицей я все равно останусь для всех остальных. С появлением в моей жизни Феликса мне еще более, чем когда-либо, стал неинтересен социум. У меня теперь было все, что нужно для полной гармонии: мой внутренний мир, мои привычки и пристрастия, мои правила и установки на здоровый образ жизни. Не все из них Феликс одобрял, но ни в чем не пытался меня разубедить или переориентировать. Он был сыном своей матери. Он, как и она, принимал меня такой, какова я была. Покупал... нет, не сушки... хрустящие хлебцы упаковками... Никогда не предлагал съесть пирожное или курабье, которое любил так же, как Надежда Валентиновна. А она... Впрочем, о ней чуть позже.
И должна признаться, что с Феликсом я была совершенно незащищена. Открыта. Распахнута. Сначала я считала себя влюбленной, потом поняла, что люблю. Волчицы не скрывают своих чувств, и я сказала ему первой:
– Я люблю тебя, Феликс.
Он долго и пристально смотрел на меня своими закипающими глазами, а потом попросил повторить. Я повторила. Я могла бы повторять это всю ночь, а потом день и снова ночь... Каждая клеточка моего тела любила его... одного... и никогда... никого... другого – так...
Феликс не ответил мне, но мне тогда и не надо было слов, когда он и без них весь – мой... У меня же есть глаза... чутье... всяческие рецепторы, улавливающие малейшие колебания и изменения на атомарном уровне... и даже на уровне флюид