Нет, это не захоронение моих предков, этот мавзолей – я. Здесь Дунканы и другие порождения моей селекционной программы. Ты тоже окажешься здесь в один прекрасный день.
Монео вдруг осознал, что от таких воспоминаний он несколько замедлил шаг. Он вздохнул и двинулся быстрее. Лето временами бывал очень нетерпелив, но пока он не подавал никаких знаков своего присутствия. Однако старый мажордом был слишком опытен, чтобы не понимать, что Лето следит сейчас за каждым его шагом.
Лето возлежал на тележке с закрытыми глазами, включив для слежения за Монео другие чувства. Сейчас Императора занимали мысли о Сионе.
Сиона – мой заклятый враг, думал он. Мне не нужны донесения Наилы, чтобы знать это. Сиона – женщина поступка. Она живет на поверхности такой огромной энергии, что это наполняет мои фантазии необыкновенным восторгом. Я не могу бросать вызов этим энергиям, не испытывая при этом экстаза. Именно эти фантазии суть оправдание моего бытия, всего, что я до сих пор сделал… Они – оправдание даже тела этого глупого Айдахо, которое лежит здесь передо мной.
Слух подсказывал Лето, что Монео не прошел еще и половины пути, отделявшего его от тележки. Человек шел все медленнее и медленнее, потом, словно опомнившись, снова убыстрил шаг.
Какой подарок преподнес мне Монео в виде этой девочки. Своей дочери, подумал Лето. Сиона свежа и драгоценна. Она – это новое, в то время как я являю собой собрание ветхих древностей, проклятых реликтов, потерь и заблуждений. Я – собрание пропавших кусков истории, исчезнувших из вида и затонувших в глубинах прошлого. Никто из смертных не может представить себе такого скопища мерзавцев.
Лето выстроил свое прошлое в памяти, чтобы показать им то, что происходит в крипте.
Мой конек – мелочи!
Однако Сиона… Сиона – это чистая грифельная доска, на которой можно начертать великие письмена.
Я храню эту грифельную доску с величайшим тщанием. Я готовлю ее, очищаю ее.
Что хотел сказать Дункан, когда произнес ее имя?
Монео не слишком уверенно приблизился к ложу повелителя, зная наверняка, что тот не спит.
Лето открыл глаза, когда Монео остановился возле трупа Дункана. От лицезрения этой сцены Император получил величайшее удовольствие. На мажордоме была надета белая форма Дома Атрейдес без знаков различия. Маленький нюанс – лицо Монео было известно почти так же, как и лицо самого Лето, и служило лучшим знаком различия. Монео застыл в терпеливом ожидании, ни одним жестом не выдав своих чувств. Густые светлые волосы были разделены безупречным прямым пробором. В глубине серых глаз таилась прямота, которая является отражением осознания своей огромной власти. Этот взгляд Монео прятал лишь в присутствии Бога-Императора, да и то не всегда. Не впервые приходилось мажордому видеть труп на полу крипты.
Лето продолжал хранить молчание, и Монео, откашлявшись, заговорил первым:
– Я очень опечален, мой господин.
Замечательно! – подумал Лето. Он знает, что я испытываю искреннее сожаление по