убийца и, возможно, свидетели, раз убийство совершено, то, вероятно, были определенные мотивы убийства или особая ситуация (драка, перестрелка и т. д.), убийство могло быть совершено определенным оружием, и не исключено, что его можно разыскать и т. д. и т. п. Все события здесь могут быть интерпретированы и как правонарушение, и как обычная житейская драма.
Нетрудно заметить, что мысль следователя разворачивается в условном плане: если совершено убийство, далее, вероятно, могло быть то-то, но если смерть наступила по естественным причинам – другое. Следователь не знает, как события разворачивались на самом деле, ведь мертвое тело не событие. Человек мог умереть естественной смертью, или его естественную смерть могли имитировать уже задним числом, после убийства, или он мог умереть после побоев и т. д. Какое из этих событий действительно произошло, знает один Бог (кстати, божественное присутствие и есть единственный критерий того, что мы называем «на самом деле»), следователь лишь предполагает определенное событие, анализируя его последствия. Итак, достаточно очевидно, что следователь создает определенные интерпретации (версии) событий. Как же интерпретация (версия) превращается в знание?
Основной прием здесь следующий. Следователь рассуждает так: если существует предполагаемое версией исходное явление Х, то, по логике вещей, оно могло вызвать вторичные явления Y, Z или быть связанным с явлениями А, В, С, а обе группы вторичных явлений (Y, Z; А, В, С) могли оставить следы a, b, c, d и др. Тогда возникает следующая задача: нельзя ли обнаружить какие-то из вторичных явлений, а также их следы? Например, если некто украл, то он мог украденное передать своему сообщнику, следовательно, можно поискать сообщника и спрятанный у него товар. Однако означает ли обнаружение таких вторичных событий и следов, что версия следователя верна и является знанием? Вовсе нет, вторичные события и следы могли быть вызваны какими-то другими исходными событиями Х. Другими словами, обнаружение вторичных событий и следов не является доказательством версии.
Доказательство и укрепление уверенности в принятой версии предполагает еще две процедуры:
– интерпретацию в языке версии всех обстоятельств дела (при этом именно интерпретация впервые вскрывает многие из них);
– критику собственной версии.
Первая процедура подчиняется критериям «искусства интерпретации»: все наблюдаемые следователем факты и обстоятельства должны получить истолкование в языке данной версии, тогда версия станет логичной и весьма правдоподобной; другие версии тех же самых версий и обстоятельств будут выглядеть более слабыми, менее убедительными.
Именно в этом последнем пункте следователь должен осуществлять критику собственной версии: он ее просматривает на предмет логичности, правдоподобности, соотносит с имеющимися фактами, выявляет в ней слабые места, одновременно мысленно имитирует возможную критику данной версии в суде. В результате