да усилились схватки, а только глухо рычала, зажав зубами, скрученное жгутом полотенце. Голова её, со спутанными, взмокшими волосами, вдавилась затылком в подушку. Шея словно удлинилась, выгнулась дугой – вся красная, со вздутыми, напряженными мышцами. И только пальцы по-прежнему скребли по простыне с монотонностью, говорившей о том, что боль совершенно измотала женщину.
Над постелью озабоченно склонилась суровая повитуха. С недовольным бормотанием она без конца ощупывала живот роженицы, отрываясь на то, чтобы бросить пару слов своей помощнице, да в очередной раз развести в стороны сведенные болью колени рожающей женщины.
– Неправильно идёт, – ворчала повитуха. – Плохо… Но ты терпи. Даст Бог, пересилишь… Колени-то не своди! Задохнётся дитё-то!
– Я не хочу его! – глухо застонала женщина, роняя кляп на подушку. – Не надо… Нельзя, м-мм… Его отец… Ни за что!
Она сгребла рукой простынь, и на сжатых в кулак пальцах, кровавой искрой полыхнул драгоценный рубин в перстне, который роженица так и не пожелала снять. Тут же, словно привлеченная этим сверканием, от стены в глубине алькова отделилась женская фигура. Кутаясь в меха, она почти упала перед постелью, обхватила обеими руками дрожащий в судороге кулак рожающей и страстно зашептала:
– Кто же отец, ваше величество? Может, ему следует сообщить?
– Не-е-ет!!! – почти завизжала роженица и снова забилась по постели. – Не хочу, не хочу!!!…
Повитуха сердито глянула на женщину в мехах, но не прогнала. А та, словно уловив одобрение в глазах повитухи, ещё сильнее навалилась на постель, приближая губы к уху рожающей.
– Кто же отец, ваше величество?
Внезапно всё стихло. Голова роженицы повернулась к спрашивающей, в глазах её появилось осмысленное выражение.
– Кто отец? – настойчиво, но ласково спросила женщина в мехах.
– А ты кто? – тихо и покорно, как не говорила даже на исповеди, спросила её роженица.
– Я ваш друг, королева.
Женщина на постели коротко всхлипнула.
– Я не хочу этого ребёнка.
– И не надо, – осторожно, словно боялась что-то спугнуть, прошептала женщина в мехах. – Мы отдадим его отцу… Кто он?
Целое мгновение роженица смотрела куда-то вглубь себя, потом вдруг застонала, выгнулась дугой и резко опала, уронив подбородок на грудь.
– Эй, эй! – всполошилась повитуха. – Нельзя, нельзя, ваше величество! Сознание не теряйте!
Она кинулась к изголовью кровати, и принялась хлестать роженицу по щекам, почти крича:
– Давай, давай, очухивайся!
Женщина в мехах испуганно отскочила от кровати и снова погрузилась в тень.
– Я не могу больше – прохрипела роженица, с трудом разлепливая почерневшие веки, и в сотый раз повторила: – Я не хочу его…
Повитуха нахмурилась.
– Ежели дитё помрет в вашей утробе, вам тоже не жить, ваше величество.
В глазах роженицы мелькнул испуг.
Повитуха кивнула помощнице, и та подстелила на кровать бурый кожаный фартук.
– Уж, как Бог даст, – пробормотала повитуха, – а родить вам надо.
Она обошла вокруг постели, взобралась коленями на её изножье, почти рывком раздернула ноги роженицы и, нахмурившись, бросила в темноту алькова:
– Скоро уже…
Потом велела помощнице:
– Вставь ей кляп – скоро начнётся, а дитё ножками идёт… Орать будет… Да факел поднеси.
И, почти через мгновение, хлопнув по оголённому бедру роженицы, прикрикнула:
– Тужьтесь, ваше величество, тужьтесь! Авось выдюжите!
Подскочила помощница с факелом, и в его пляшущем свете, засверкали жадным любопытством глаза женщины, кутающейся в меха.
Не отрываясь, она следила за происходящим, словно ожидая чего-то большего от того, что должно было произойти. И, когда в руках повитухи появилось блестящее от слизи и крови тельце ребёнка, вся подалась вперёд.
– Кто там? Говори!
– Девочка, – буркнула повитуха.
Женщина в мехах тут же бросилась к маленькой двери на черную лестницу.
– Погоди ты! – остановила её повитуха. – Может не живая…
И завозилась с ребёнком.
К роженице, потерявшей сознание, подошла только помощница. Но, не решаясь делать что-либо без приказа, лишь обтерла её лицо выпавшим изо рта полотенцем.
Через несколько секунд в комнате раздался слабый детский писк.
– Живая, – сообщила повитуха.
Женщина в мехах тут же исчезла за дверью.
Ближе к утру, когда все следы ночных родов были убраны, и королева заснула, так и не пожелав взглянуть на ребёнка, к повитухе, хмуро смотревшей сквозь бойницу на серый рассвет, подошла фрейлина, час назад спешно разбуженная женщиной в мехах.
– Это