с отцом начинали, потом разошлись – на переправе в новую жизнь. А теперь, выходит, опять вместе. Оббалдеть! – Он выразительно сдвоил «б». – Но я-то почему подошёл? Горе чужое.
А вот будто меня кто под бок толканул. Не свыше ли?
Помолчали. Но незнакомец оказался говорливым.
– Кладбище захудалое. Разве я отца здесь захоронил бы? Ваганьково бы взял! Да могила семейная, из прошлой жизни. И надо же, Соколов-Ряжский рядом! Отец о нём часто вспоминал, а на погосте – встренулись! Мой полгода назад преставился, по надгробию хлопочу. Да-а, жизнь суета сует, сквозняк. Как ни голоси, как ни колеси, а сойдёмся на кладбище.
Бубня без умолку, он часто поправлял узел галстука. «Руки деть некуда, – неприязненно подумал Виктор. – Как Жириновский нос теребит». Сознание резанула фраза «Ваганьково бы взял!». Взять Ваганьково, словно авто модной марки.
Гроб опустили, и Донцов, приняв букет у телохранителя Вовы, пошёл бросить горсть земли.
Когда над могилой поднялся холмик с временной табличкой на штыре, Нина поклонилась в пояс, сказала:
– Автобус ритуальный, он ждёт. Двигаем потихоньку.
Последним подошёл Донцов. Приобнял за плечи, сказал соболезнования, потом невзначай спросил:
– Мужчины пожилые, это родственники?
– Где у нас, Виктор, родственники? Сослуживцы папины, бывшие.
– А две женщины, вроде мать и дочь?
Но Нина всегда оставалась сама собой, проницательной и слегка насмешливой. Она сразу раскусила смысл вопросов и ответила по сути донцовского интереса:
– Богодуховы на поминки не едут.
– Кто такие Богодуховы?
– Это история долгая, трагическая. Как-нить опосля.
Шубин, попрощавшись с Донцовым, сказал жене:
– Меня не ждите, догоню. Один хочу побыть, сказать кое-что Степан Степанычу.
Но говорить Дмитрий собирался не с покойным тестем, а с самим собой. Свежий могильный холмик, могучая берёза, скромный, похоронный обряд пробудили в нём грустную, но величавую мысль. Ему подумалось, что именно сегодня по-настоящему уходит в вечность бывшая эпоха большого стиля, которая то ли Соколова наделила высокими людскими достоинствами, то ли сама заняла у его поколений нравственный капитал. Да, утвердился Шубин, сегодня – прощание с эпохой. Степан Степанович Соколов-Ряжский… Вспомнил, как заводской приятель тестя Подлевский, который в перестройку подался в бизнес, подтрунивал над Соколовым, называл его «дефис Ряжский», – мол, вынырнул Степан из орды однофамильцев. Шубин криво усмехнулся: уж он-то знал истинную причину «удвоения» фамилии.
Снова с печалью подумал, что сегодня не только хоронили трогательно-заботливого тестя, но с ним ушла в историю не очень ласковая, зато не стяжательская, добросердечная эпоха, сохранившаяся в закоулках памяти, словно ржавые несрезанные гроздья пожухшей сирени. Философски вздохнул и, как ни чудно́, испытал душевное успокоение. Завершилось время метаний, раздвоений, суетливой беготни мыслей, головоломной медвежути. Прошлое умерло. После шикарного