Казани – Кремль, потратив на обзор полтора часа.
Казанский Кремль, подвергшийся бунтовщиками обстрелу из пушек, мог заинтересовать поэта ещё по одной занимательной причине. В бытность Петра I обветшалые стены планировалось укрепить и окружить земляными брустверами. К предполагаемым работам царь привлёк прадеда Пушкина по матери Абрама Петровича Ганнибала – знаменитого «арапа Петра Великого». По ряду причин замыслы так и остались на бумагах, а Кремль – без должных укреплений, и пушки Пугачёва сумели разрушить часть крепостной стены. Следы смертоносных ядер пытливый глаз исследователя мог разглядеть и сквозь нестойкую побелку, пытавшуюся скрыть раны старого Кремля.
На обед Пушкин отправился ещё к одному старому знакомцу – казанскому поэту, драматургу и публицисту Эрасту Петровичу Перцову (на ул. Профсоюзная). Перцова он знал около десяти лет и хвалил его комедии за тонкий юмор и точную сатиру, и не раз говорил Баратынскому о таланте казанского литератора. Александра Сергеевича в доме Перцова уже дожидался Карл Фёдорович Фукс, бывший в приятельских отношениях с Эрастом Петровичем, и ещё несколько гостей.
По воспоминаниям брата Перцова – Платона, Пушкин не ожидал сбора большого общества, так как прежде договаривались лишь о присутствии домашних. Поэт был одет просто и смешался, увидев, как много людей прибыло лицезреть его, он даже хотел неприметно удалиться, но его удалось остановить.
Тут уместно было бы сказать о внешнем виде Александра Сергеевича, каким он предстал в том путешествии, по воспоминаниям В. И. Даля. Одевался он «в сюртук, плотно застёгнутый на все пуговицы, сверху шинель с бархатным воротником и обшлагами, на голове измятая поярковая шляпа. На руках: левой на большом, а правой на указательном по перстню. Ногти на пальцах длинные лопатками». Эти необычно длинные ногти упомянула позже и Александра Андреевна Фукс. Она писала, что при прощании с её мужем Пушкин крепко сжал его руку и оставил следы от ногтей, которые не проходили несколько дней. Вспоминала об этой причуде мужа сама Наталья Николаевна, отмечая, что являлось это не свидетельством неряшливости, а странной для многих прихотью поэта, о которых он сам писал:
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей.
На период «казанского путешествия» Александр Сергеевич отпустил усы и бороду, что нам, с детства привыкшим к классическим портретам Пушкина, кажется совсем непривычным. В письме жене, отосланном за десять дней до описываемого события, поэт сообщал, что отращивает усы в дорогу. А вот про бороду, которую отпустил в путешествии, Пушкин сообщил уже из Болдина только в конце октября.
К Эрасту Петровичу его гость отправился сразу после поездки по окрестностям и одет, как упоминал Платон Перцов, был вовсе по-домашнему. Но гости, собиравшиеся у «души казанского общества» Эраста, едва ли обратили внимание на внешний вид Пушкина. Его