революции был широко распространен. Как известно, таких мародеров называли «луддитами» по имени ткача Неда Лудда из Восточного Мидленда, который якобы разбил несколько чулочных станков на заре промышленной революции. Возможно, Нед никогда и не существовал, но беспорядки, учиненные его последователями, были вполне реальны. В 1812 году британский парламент был вынужден принять «Акт об уничтожении чулочных рам и т. д.». Уничтожение машин стало преступлением, караемым смертью, и вскоре несколько человек были осуждены и казнены. В следующем году наказание было смягчено до депортации в Австралию – но затем эта кара была сочтена недостаточной, и в 1817-м смертная казнь была восстановлена[56]. Сегодня мы по-прежнему называем луддитами тех, у кого не ладятся отношения с технологиями.
До промышленной революции государство не всегда вставало на сторону изобретателей. Действительно, иногда беспорядки разъяренных рабочих настолько беспокоили власти, что они вмешивались, пытаясь остановить распространение новшеств, сеявших раздор. Вот две истории из восьмидесятых годов XVI века. Первая рассказывает об английском священнике Уильяме Ли, который изобрел машину, избавлявшую людей от необходимости вязать своими руками. В 1589 году он отправился в Лондон в надежде показать изобретение королеве Елизавете I и получить на него патент. Однако та, увидев машину, наотрез ему отказала, сказав: «Ты слишком высоко метишь, мастер Ли. Подумай сам, что это изобретение может сделать с моими бедными подданными. Оно, несомненно, разорило бы их, лишив работы и сделав нищими»[57]. Вторая история – трагедия Антона Меллера, которому не повезло изобрести ленточный ткацкий станок в 1586-м. Не повезло потому, что городской совет его родного города Данцига не просто отказал ему в выдаче патента, но и приказал задушить его – мало похоже на теплый прием, который ждет сегодняшних предпринимателей[58].
Но тревожились не только рабочие и государство. Со временем к угрозе автоматизации начали серьезно относиться и экономисты. Как отмечалось выше, термин «технологическая безработица» популяризировал Кейнс в 1930 году. Но Давид Рикардо, один из отцов-основателей экономики, задавался этим вопросом более чем за столетие до него. В 1817-м Рикардо опубликовал свой великий труд «Начала политической экономии и налогового обложения». В новое издание, выпущенное четыре года спустя, он включил главу «О машинах», где заявил, что изменил свое мнение по вопросу о том, принесет ли технический прогресс пользу рабочим. По его словам, предположение, что машины будут «всеобщим благом» для труда, которого он придерживался всю жизнь, было «ошибкой». Теперь он решил – возможно, наблюдая за болезненными экономическими изменениями, происходившими в его родной Великобритании в условиях промышленной революции, – что машины на самом деле «часто очень вредны»[59].
Тревога относительно вреда, причиняемого машинами, сохранилась и в XX веке. В последние несколько лет нас накрыл вал книг, статей и отчетов об угрозе автоматизации. Однако