там сижу в кровати в дурацких черных очках и говорю: «Я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь узнал» – или что-то такое. Звездная роль.
– Это было бы еще ничего. Нет, ты говоришь: «Мне не нужна газетная шумиха».
– Что ж, чего не было, того не было. И поделом. Меня еще и наказали за то, что я «распущенная».
– Ммм…
– А ты-то зачем это смотрел? Я думала, ты идешь на какой-то фильм, в котором снимали школу Элис.
– Я тоже так думал. Сомневаюсь, что такой фильм существует в природе. Думаю, Барбара решила пошутить.
Вот же сука.
– Вот же сука.
– Да ладно, солнышко.
– Нет, правда, какая сука. Ты видишь дочь три часа в неделю, и она их использует, чтобы меня уесть.
– Да вряд ли она об этом думала. – Тут он покривил душой.
– А о чем же еще? Она хотела, чтобы ты увидел, как я плохо играю, и чтобы тебе было неловко перед Элис. Сам знаешь, как легко дети поддаются влиянию. Теперь Элис будет представлять меня этакой экранной шлюхой.
– Она слишком разумная для этого.
– В ее возрасте? Вряд ли. Именно так я выгляжу в этом фильме, и именно так она будет меня представлять. Папа ушел и женился на потаскушке, скажет она завтра в школе своим подругам. Ваши папы живут с вашими мамами, а мой папа бросил маму и женился на потаскушке. Я ее видела в воскресенье. Типичная потаскушка.
Энн изобразила девичий ужас.
– Ничего подобного. Она и слова-то такого не знает, – ответил Грэм, но ему не удалось убедить себя самого.
– Ну, на нее это точно произвело впечатление, правда? Сука Барбара! – повторила она, на этот раз подводя итог.
Грэм до сих пор испытывал легкий шок, когда Энн сквернословила. Он помнил, как это случилось первый раз. Они шли по Стрэнду дождливым вечером, когда она вдруг отпустила его руку, остановилась, осмотрела свои ноги сзади и сказала: «Твою ж мать». Оказалось, что кто-то (она сама или он) забрызгал грязью ее колготки. С одной стороны, только и всего. Пятно легко отстирается; это не больно; в темноте никто не заметит; и они уже возвращались домой. Но все равно она сказала «твою ж мать». Был чудесный вечер, они отлично поужинали, им было хорошо вместе, разговор не иссякал; но все равно – вот несколько капель грязной воды, и она говорит «твою ж мать». А что же она скажет, если случится что-то серьезное? Сломанная нога, вторжение русских? Барбара никогда не ругалась. И Грэм никогда не ругался в присутствии Барбары. Ну, мог сказать «черт» себе под нос. В тот вечер, идя по Стрэнду, он мягко спросил:
– А что бы ты сказала, если б высадились русские?
– А? Это угроза или обещание?
– Ну, ты только что забрызгала колготки и выругалась. Я и подумал: а что бы ты сказала, если б сломала ногу или если б высадились русские?
– Грэм… – ответила она осторожно. – Я думаю, что буду решать это по мере поступления.
Некоторое время они шли в молчании.
– Ты, наверное, считаешь меня ханжой. А я просто спросил.
– Скажем так: ты, по всей видимости, жил в довольно тепличных условиях.
В тот раз разговор на этом прекратился, но Грэм не мог не заметить, что с Энн он сам стал больше