«Этот человек не из того теста», хотя он ни в чем не был виноват, кроме своего рождения. И судьба его сложилась так, что все, чему он отдавал свою душу, все, что составляло смысл его жизни, оказалось вне его.
Когда Константина Алексеевича спрашивали, кто он, он обыкновенно отвечал:
– Обыкновенный человек. Как и все.
Но те, кто знал его близко, не верили этому. В нем чувствовалась какая-то необычная замкнутость, неразговорчивость, сдержанность, порой нетерпимость. Но за этими свойствами не ощущалась какая-либо особая воля, характер; казалось, что, говоря и поступая, он каждый раз обдумывает каждое свое движение.
Он был молчалив не только во время разговора, но и во время молчания. Когда он читал или писал, то замирал, как будто прислушиваясь к самому себе, к своим мыслям и чувствам. И по тому, как менялось выражение его лица, по тому, как он шевелил губами, можно было судить о том, что он думает, что он переживает.
Константин Алексеевич Пухлеванов был молчалив не только во время разговора, но и во время молчания. Когда он читал или писал, то замирал, как будто прислушиваясь к самому себе, к своим мыслям и чувствам. И по тому, как менялось выражение его лица, по тому, как он шевелил губами, можно было судить о том, что он думает, что он переживает.
И еще одна странная черта была в нем. Иногда во время разговора он как будто засматривал куда-то далеко-далеко, вглядывался куда-то далеко. И тогда глаза его начинали блестеть по-особенному, вспыхивать ярким огнем, играть некой тайной, глубокой мыслью.
В Пухлеванове странно сочетались черствость, холодность и какая-то неизживаемая, крепкая, стоическая усталость. Иногда эту усталость приходилось принимать за черствость, ибо не было в ней ничего холодно-рассеянного, равнодушного, что так легко пленяло других. В ней была несокрушимая внутренняя сила, упорный огонь, некая стихийная воля, противостоящая безбрежности и хаосу.
Встречались люди, разговор которых глубоко волновал Пухлеванова. Иногда он краснел, иногда хмурился; и печаль, и гнев, и радость были в его чертах, как бы независимо от того, говорил он или слушал. И если печаль и грусть были красивы, то радость и гнев были мужественны и несли на себе печать большой неломкой души.
В Пухлеванове странно сплетались добро и зло, высокая духовность и грубая, скотская, животная жестокость. Но это чувствовалось только вблизи; посторонний же человек никогда не уловил бы этой противоречивой связи, так как ее как будто не было.
В Пухлеванове странно преломилась двойственность натуры, сознания и чувств, которая была присуща всей его семье. Его отец, Алексей Степанович, был путейским служащим, и вместе с ним на службу приходил голодать, и голодать уходил из дома. Когда отца не стало, он стал подрабатывать, ездить в типографию. Сначала он трудился на черной работе – набирал тексты и обрезал гранки. И надо сказать, что работа была тяжелая и нервная. Не каждый бы вынес. Первые два года Константин Алексеевич ежедневно рисковал