все черты патриархального сознания, а ведь Коломна от Москвы не за горами.
Но та же Коломна, увиденная другим взглядом, предстает совершенно по-иному. Не город, а старинный городок, провинция.
Горнунг Лев Владимирович (1902–1993), фотограф и поэт, приехавший в июле 1936 года навестить Ахматову у ее друзей в Песках, записал, что в серый денек было решено совершить путешествие.
16.07.36. С. В.[18] Выяснил, что в 1 ч. идет рабочий поезд из Песков на Коломну… На город она (А. А.) смотрела как будто бы с интересом. В Коломне много ампирных домиков, старых церквей… На соборной площади любовались собором и желт. зданиями монастыря. А. А. сказала, что это место напоминает ей Пизу, и С. В. с ней согласился, говоря, что он давно это заметил. Обошли башню Марины Мнишек… У А. А. во время подъемов по темным кирпичным лесенкам отскочила совсем подошва, о чем она с большим смущением должна была нам сказать. По дороге на вокзал А. А. сама попросила пить, когда поравнялась с пивной «американкой». Пили пиво с крут. яйцами… А. А. за этот день даже загорела. Я спросил, очень ли она избегает загара. – Нет, мне все равно, я сейчас совсем не слежу за своей внешностью.
Это было плохое для Ахматовой время, но коротали его за чтением вслух нового перевода «Фауста», стихами, разговорами о Мандельштаме.
Свободные ассоциации с европейской культурой, Серебряный век – все это еще существовало вживе внутри «проклятых» 30-х. И не только в круге А. А. Поэтические книжечки издательства «Алконост», старые журналы – «Золотое руно» или «Столица и усадьба» – не говоря уже о резных буфетах, настольных лампах стиля «модерн» или репродукциях Беклина на стенке, еще были неотторжимой частью обихода тех лет. Еще стояли на книжных полках Ницше и Шпенглер, Фрейд и Розанов – не вызванные из забвения, а как естественное продолжение культурного обихода.
Репрессивно-«классовое», потом объявленное «бесклассовым», общество на деле было пронизано многими и разными социальными и культурными стратами, удерживающими, вопреки объявленной унификации, свои традиции и привычки. Никогда «житье-бытье» (иногда в пределах одной коммуналки) не было столь пестро и несочетаемо…
Синдром «скворешника»
Когда ныне покойный М. Гефтер задумал свой интереснейший проект – частные дневники вокруг года Большого террора, честно говоря, мне казалось, что в оппозиции «житье-бытье – террор» последний если и найдет выражение, то скорее всего в фигуре умолчания. Но даже бездны мрачной на краю иные, как упомянутый выше Аржиловский, продолжали свою нелицеприятную летопись. Сельский житель, лишь недавно освобожденный «милостью Москвы» из мест заключения, ведет записи со свободой, которая и в прочие советские времена была бы удивительна. Безумной – во времена Большого террора – кажется сама разумность его наблюдений. Их трезвость.
26.11.36. Что-то даст нам новая Конституция?