лакомая добыча!), и пошел вперед, еще сильнее шатаясь из стороны в сторону, оставляя за собой извивающийся петлями след.
Стрелок брел, не сводя глаз с этого предмета впереди. Когда волосы падали на глаза, он откидывал их со лба. Непонятная штуковина как будто и не становилась ближе. Солнце, поднявшись до высшей точки, надолго зависло в зените. Однако что-то уж слишком надолго. Роланд представил, что он снова в пустыне, как раз между последней хижиной поселенца (нет музыкальней еды, чем больше сожрешь, тем звончей перданешь) и дорожной станцией, где мальчик (твой Исаак) ждал, когда он придет.
Ноги его подкосились, выпрямились, подкосились и выпрямились опять, а когда волосы снова упали ему на глаза, он даже не стал убирать их: у него просто не было сил. Он лишь смотрел на предмет впереди, который теперь отбрасывал на песок узкую тень, и продолжал шагать.
Сейчас, даже при разыгравшейся лихорадке, он уже разглядел, что это такое.
Дверь.
Когда до двери оставалось не более четверти мили, ноги Роланда опять подкосились, но на этот раз выпрямить их он не смог. Он упал, пробороздив правой рукой зернистый песок с ракушками. Обрубки пальцев пронзила жгучая боль – падая, он сорвал свежие струпья, и они снова закровоточили.
Не имея сил подняться, он пополз. В ушах стоял непрерывный грохот и рев разбивающихся о берег волн Западного моря. Он полз, отталкиваясь коленями и локтями, оставляя вдавленный след в песке чуть выше линии прилива, обозначенной гирляндой буро-зеленых водорослей. Вероятно, ветер все еще дует – должен дуть, потому что по его телу все так же бежали мурашки озноба, – но стрелок слышал только свое дыхание, сухими хрипами вырывающееся из горла.
Дверь стала ближе.
Еще.
Еще.
Наконец, около трех часов пополудни этого долгого бредового дня, когда его тень по левую руку уже начала удлиняться, он добрался до загадочной двери, присел рядом на корточки и устало уставился на нее.
Дверь высотой шесть с половиной футов была сделана, похоже, из какого-то твердого дерева, хотя ближайшая роща таких деревьев осталась за семь сотен миль, если не больше, отсюда. Судя по виду, дверная ручка была из золота. Ее украшала филигранная гравировка. Стрелок долго смотрел на узор и наконец узнал его: перед ним сияла ухмыляющаяся морда бабуина.
Замочной скважины не было. Ни под ручкой, ни над ней.
Зато были петли, хотя сама дверь ни к чему не крепилась. Или просто так кажется, подумал стрелок. Здесь какая-то тайна, быть может, чудеснейшая из чудесных, но имеет ли это значение? Ты умираешь. Твоя собственная тайна – единственная, действительно что-то значащая для любого мужчины, для любой женщины в смертный час, – уже на подходе.
И все равно это как будто имело значение.
Эта дверь. Дверь там, где в принципе не может быть никаких дверей. Она просто стояла на сером песке футах в двадцати от линии прилива, с виду такая же вечная, как и само море. Теперь, когда солнце клонилось к западу, ее густая косая тень протянулась к востоку.
На