какие-то фотографии падают… Я делаю шаг назад, но Болдырев удерживает меня руками на месте… Потом еще раз толкает, и я вижу яркую вспышку… Все, Болдырева уже нет… Я понимаю – началось!.. Я лечу в Брежневскую эпоху… в эпоху Застоя!.. Номенклатура, разрядка, диссиденты, карательная психиатрия, гребаный пломбир… Или я просто помер?.. Напоследок я вспоминаю, что читал про Брежнева: «на войне был политработником… пулеметный расчет растерялся… Брежнев физически воздействовал на пулеметчиков и заставил открыть огонь…» Очень напоминает действия Болдырева… Кстати, а он сказал, как вернет меня обратно?..
На что похоже путешествие во времени?.. На рождение. Или смерть – когда боль уже позади… Может быть, сон… Или как будто тебя и все вокруг засыпает снегом, а потом… р-р-раз! Свет, звуки, запахи!.. Тянет блевать… Так, по крайней мере, работала машина Болдырева. Его иконостас времени.
Вот с какой целью я туда отправился.
Болдырев был молодец. Занимался альпинизмом, несмотря на хромоту. В учебе особенно звезд с неба не хватал, но был оставлен на кафедре, а потом неожиданно раскрылся: написал очень дельную книгу по истории архивов. Книга сразу вошла в список обязательной литературы, и даже я, когда сам учился, должен был, по идее, с ней ознакомиться. Но несмотря на нашу внешнюю схожесть – у меня даже хромота есть (правда, на другую ногу) – я всегда был очень плохим студентом, его сочинение не прочел, и, конечно, так и не раскрылся… Черты лица у нас обоих были крупные, рост – чуть выше среднего, волосы – прямые, густые и светлые. И если это имеет какое-то значение, он – еврей, а я нет.
В декабре 1981 года Болдырев работал в архиве над новой книгой. Дела и микрофильмы приносила тихая девушка в большущих очках – разумеется, выпускница нашего института. Вскоре Болдырев узнал, что ее зовут Лера и что она из провинции. После работы она играла в любительском театре. В феврале и марте он провожал ее из театра до общаги на Янгеля, а в апреле она переехала в его комнату на Цветном бульваре. Здесь они провели остаток весны, все лето и сентябрь. В октябре он сорвался в горы. Были последние хорошие дни для похода, и она не стала его удерживать. Прощаясь с ним на вокзале, она едва могла стоять, а голова, казалось, сейчас разорвется. Болдырев был благодарен ей, но всю дорогу не находил себе места. Во Владикавказе он по ошибке сел на другой автобус и оказался в какой-то маленькой деревне. Внезапно повалил снег, и Болдырев застрял там на две недели. Вернувшись в город, он получил телеграмму, что Лера умерла в больнице.
Свою поездку в горы он теперь считал предательством. А я, по его мнению, должен был отправиться в прошлое, пробраться в больницу и провести с Лерой ее последние дни, уверяя ее в своей, то есть, на самом деле, его, любви. В ее состоянии она вряд ли бы заметила разницу между нами.
– А как же эффект бабочки? – спросил я Болдырева, когда мы еще сидели с ним в аудитории точно полуночники с картины. Я был немного ошарашен его рассказом – довольно слезливым, честно говоря.
– Что? – переспросил Болдырев и хлюпнул носом.
– Ну, бабочки… меняешь одно – меняется другое… Рэй Бредбери еще… с раздавленным