отвести взгляд? Взять шоколадку из протянутой теплой, живой ладони, улыбнуться и перейти в другой вагон? Чтобы этим же вечером девушка наглоталась таблеток, шепча проклятия кому-то равнодушно покинувшему ее? Уля шагала по темному переулку, а мысли бились в ней, сталкиваясь и отскакивая, как прыгучие мячики. Когда она вошла в подъезд, последние силы ее покинули. В затхлой темноте стало возможным признаться: все это время она надеялась, что в странных видениях есть смысл. Может быть, ей суждено спасать других от гибели? Предупреждать их, указывать путь, который уведет прочь от дня, часа и минуты, которые могут стать последними?
Уля не решалась попробовать, но мечтала однажды спасти кому-то жизнь. Тогда и ее собственное существование перестало бы ходить по бесконечному кругу. И даже гибель Никитки – при мыслях об этом тошнота снова поднималась к горлу – внезапно превратилась бы во что-то сакральное. В жертву, которую нужно было принести во имя великого, благого, нужного всем. Но не случилось. Она попыталась, и все обернулось еще хуже – хотя, казалось бы, куда?
Уля сползла по облупленной стенке, уселась на пол и дрожащими руками нащупала телефон. Экранчик слепо мерцал в темноте, единственная лампочка на этаже давно перегорела, но Уля и на ощупь могла найти в коротком списке контактов тот, что начинался с буквы М. Столько раз она проделывала это, но каждый заканчивался нервным сбросом до первого же гудка.
За прошедшие годы они разговаривали с мамой трижды. Первый – когда Уля купила телефон и набрала ей, чтобы мать знала номер. Второй и третий – на мамины дни рождения. Встречных звонков Уля так и не дождалась.
Наверное, ей проще было бы думать, что семья умерла вместе с Никиткой. Что мама собрала вещи сразу после похорон и вышла из квартиры, чтобы не видеть больше ни дочь, ни мужа. Но все было не так. Горе сплотило маму и Алексея. Она рыдала на его плече, а тот растерянно покачивался из стороны в сторону. Он готовил куриный бульон и кормил ее с ложки, дуя на маслянистую жидкость, в которой обязательно плавали зеленые веточки укропа.
Когда слезы иссякли и мама статуей принялась сутками сидеть на детской кровати, Алексей приходил, усаживался в ноги и что-то говорил негромким спокойным голосом. Вначале мама и не слышала его, но он не замолкал, и спустя пару дней она начала кивать в ответ.
Через две недели после похорон Уля услышала материнский голос.
– Свет, хочешь, я принесу тебе чаю? – робко спросил Алексей, зная, что она не ответит.
– Давай, – хрипло проговорила мама, и тогда он заплакал.
Каменея, Ульяна слушала его всхлипывания и неразборчивый шепот мамы, которые сливались в один оглушительный грохот новой жизни. Уле хотелось вскочить, пробежать по коридору, ввалиться в комнату Никитки, зарыдать, размазывая по лицу слезы, упасть рядом с родителями, чтобы и ее хоть кто-нибудь пожалел. Выслушал все, что накопилось, весь ее животный, неописуемый страх и тоску. Объяснил наконец: что случилось на той дороге, что она видела и почему не сумела предотвратить?
Но