блоке статей в УК за преступления против литературы. Только обычно они постарше, профессией повычурнее, а тут… опрокинутые стереотипы в действии, даже не верится. Провинциальный ментенок пытается намекнуть мне, что Достоевский и Стругацкие бессмертны, а большинство других – твари дрожащие.
– Моя работа со временем научила меня верить, что все сложнее. – Слегка потираю закоченевшие руки, вздыхаю. – Если книги нужны читателю, я не готов называть их мусором. Мне, наоборот, кажется правильным, что мы ушли от советской позиции «Лопайте что дают» не только в вопросе колбасы. Каждый имеет право найти свою книгу… пусть по каким-то критериям и плохую. И воспитать себя как сможет.
– Интересно. – В бутылку он не лезет, просто удивлен: похоже, не такого мнения ждал от настоящего живого редактора. – А по виду вы интеллигент старой формации. Хотя, наверное, у вас там продажи немало решают. Не поймите превратно, мне импонирует такой широкий взгляд, и я признаю, что он правильный. Просто пока он предельно не мой. Сжечь порой хочется весь этот треш.
Дмитрий… Дима, иначе не скажешь сейчас. Какая же, Дима, однобокая потребительская позиция: «Мне не нравится, значит, говно». Дима, написать бы тебе на лбу, чтобы запомнил: книга – это и оружие, и лекарство. Книга может уйму вещей: и спасет от скуки в электричке, и вдохновит на покорение Монблана, и поможет починить расшатанную жизнь, если найти параллели с расшатанными жизнями героев. А еще отвлечет. Заберет тебя из прокуренного кабинета к кому и чему захочешь, вне времен и пространств. Дмитрий, товарищ, мать твою, капитан, а ты не думал, сколько суицидов и бытовых ссор, перешедших в расчлененку, не случилось и не упало к тебе на стол только потому, что находящийся в пограничном состоянии человек нырнул в вовремя попавшуюся книгу и спрятался в ней от самого себя, натянутого как струна? Спрятался в тепле и свете или льде и катарсисе, а вернулся подуспокоившимся. Ты не думал, для тебя все это наивные выдумки, каждый же как-то набивает цену своему скорбному труду. Ты на земле и куда больше думаешь о том, сколько дел все-таки было заведено, – и это здраво. А я думаю. И коллеги, с которыми я не только чаевничаю, но и пойду в разведку, понадобись мы там кому-то. Мы любим «мусор» не меньше, чем «жемчуг», и видим в нем что-то большее, чем продажи, хотя ты прав, куда без них? Мы факельщики. И канатоходцы. Вечно балансируем, впихивая в нерезиновый портфель и легкие увеселительно-успокоительные, и то, что станет классикой и спасет мир. Драконов и гениев, эльфов-убийц и святых блудниц, кривые зеркала и правдивые разговоры, щенячьи нежности и горькую полынь, проросшую сквозь песочные часы. Соль на раны. Сны. Стыд. Судьбы.
Вместо этого монолога Дмитрий выслушивает несколько сухих предложений о том, что по закону рынка потребитель есть у всего. «Спрос рождает предложение», маркетинг для чайников. Он слабо кивает: задумался, а может, просто махнул рукой. Ему к тридцати. Мне к пятидесяти. Между нами пропасть, она не станет меньше из-за того, что на дне лежит мертвая Варя с кровавым нимбом и мы оба ее видим. Скоро для этого следователя ее скроет гора других трупов –