локти поставил на ручках разлапого кресла, в которое еле вскарабкался; и развалился, закинувши ногу на ногу; а пальцами маленьких ручек – пощелкивал; уши, большие, росли – как-то врозь; был острижен он бобриком; галстух, истертый и рваный, кроваво кричал; и кровавой казалась на кубовом фоне широкого кресла домашняя куртка, кирпичного цвета, вся в пятнах; нет – тьфу: точно там раздавили клопа.
Он вонял своим видом.
Мандро поднял бровь, уронивши на карлика взгляд, преисполненный явной гадливости; чистил свои розоватые ногти; и – бросил:
– Я вам говорю же…
Но карлик твердил, показавши на место, где не было носа.
– Нос.
– Что?
– А за нос?
Перекладывал ноги: и пальцем отщелкивал.
– Я повторяю: заплочено будет.
– Ну да – за услугу: а – нос?
И прибавил он жалобно:
– Носа-то – нет: не вернешь.
Фон Мандро даже весь передернулся.
– Вздор!
И отбросивши щеточку кости слоновой – взглянул гробовыми глазами в упор:
– Пятьдесят тысяч рубликов: сто тысяч марок!
– Немного.
– По чеку – в Берлине получите: нуте – идет?
Увидавши, что карлик намерен упорствовать, – бросил с искусственным смехом:
– Ведь дело не трудное… Только до лета. А там – за границу.
– Другому-то – больше заплатите…
– Десять же лет обеспеченной жизни; лечение, стол – на мой счет; и…
Но карлик показывал зубы: показывал зубы – всегда (ведь губы-то и не было):
– Вы не забудьте, что если поднимется шум…
Всем зажимом бровей показавши, что это – последнее слово, Мандро оборвал его.
– Ну, я согласен.
С кряхтеньем стащился на пол; подошел, переваливаясь на кривых своих ножках, вплотную к Мандро: головой под микитки; поднял желто-алое глазье в густняк бакенбарды.
– По-прежнему: мальчики?
Но фон Мандро не ответил ему.
Потянулся рукой за граненым флаконом, в котором плескались жидкости для умащения бак.
Умастив, он в гостиную с карликом вышел, – в тужурке из мягкого плюша бобрового цвета и в плюшевых туфлях бобрового цвета, прислушиваясь к звукам гамм, долетавшим из зала, Лизаша играла.
С угрюмою скукой бросил он взгляд на предметы гостиной: они расставлялись так, что округлые линии их отстояли весьма друг от друга, показывая расстояние и умаляя фигуры – в фигурочки: вот, пересекши гостиную, стал у окна он; при помощи малого зеркальца трудолюбиво выщипывал вьющуюся сединочку.
Кресла, кругля золоченые, львиные лапочки, так грациозно внимали кокетливым полуоборотом – друг другу, передавая друг другу фисташковым и мелкокрапчатым (крап – серо-розовый), гладким атласом сидений тоску, что на них не сидят; фон Мандро опустился на кресло, склонялся к спинке, узорившейся позолотою скрещенных крылышек, от которых гирляндочка золотая стекала на ручки.
Меж этим дуэтиком кресел золотенький столик фестонами ставил расписанный, плоский,