То, как по-разному изначальные факторы влияли в разное время и в разных регионах, демонстрирует, как трудно установить четкую связь между причиной и следствием.
Эти примеры указывают на трудности, связанные с установлением непосредственных причин, пониманием всех сопутствующих эффектов и поиском нитей, связывающих причину и следствие. Даже установив непосредственную причину, мы видим, что контекст, в котором она возникла, способен изменить все. В археологической практике важно осознавать все связи и объяснять, почему и как что-то произошло. В работе над данной книгой для меня это менее важно. Я знакомлю вас с этими примерами не для того, чтобы продемонстрировать, как именно это происходило в прошлом, а чтобы сравнить эти примеры с нашими современными фантазиями и видением будущего, которое обуславливает, как мы это будущее планируем и как к нему готовимся. Общим знаменателем является то, что коллапсы занимают много времени, хотя осознание того, что уже на протяжении десятилетий что-то происходит, может прийти внезапно. Непосредственные причины кризисов переплетаются с другими событиями и реакциями, которые происходят в то время, когда ситуация еще находится в движении. Наконец, ни один из этих коллапсов не является полным: люди выживают, восстанавливают свои прежние общины или создают новые, а герои-одиночки, которых мы видим в современных фильмах и книгах, еще никого никогда не спасли.
Глава 3. Как наступает крах
У меня была лихорадка и все симптомы сильной простуды. Я находился в Гондурасе и только что вернулся с презентации своих исследований в Университете Коста-Рики. Всю поездку я чувствовал себя плохо, но потом все вроде бы прошло, и в тот день, когда я улетел домой в Кентукки, самочувствие было сносным. На следующий день у меня поднялась высокая температура, около 40 градусов. Я испугался пневмонии, и поехал в больницу. Оказалось, что у меня малярия, хотя я считал, что ее легко распознать по циклическим лихорадкам. Но это не так. Я и не подозревал об этом заболевании, пока спустя пару недель после появления симптомов мне не поставили диагноз. Вечером меня положили в больницу в Лексингтоне для дополнительной диагностики. Всю ночь и весь последующий день дюжина интернов, медсестер и врачей изучали мою карту и задавали вопросы. Все в этой университетской клинике прознали про мою малярию: эта болезнь почти не встречалась в Кентукки с начала XX века, когда сообщалось о тысячах случаев заболевания в год{57}. Ситуация была до того уникальная, что, когда несколько месяцев спустя я вновь оказался в этой клинике (привез жену, которая готовилась родить нашего младшего ребенка), один из лечащих врачей узнал во мне «того парня с малярией». Каждый, кто заходил в палату, чтобы «заглянуть в мою карту», задавал вопросы, желая выведать, каково это, когда начинаются судороги (вызванные выделением токсинов в кровоток микробами, спровоцировавшими заболевание). Этого я объяснить не мог. Более того, в течение следующих нескольких недель я был не в силах объяснить своим родным