отпечатана одновременно двумя тиражами на итальянском[55] и французском[56] языках, став одним из наиболее интересных научных и одновременно художественных межвоенных отчетов о посещении Афона. Особенно полезным для возможных паломников являлся путеводитель по Св. Горе, содержащий разработанные автором маршруты трех, пяти, восьми, 15-ти и 30-тидневных путешествий[57]. Подробному описанию святынь и иных достопримечательностей, а также и библиотек каждой из обителей посвящена была заключительная, десятая глава[58]. Все это делало книгу Ф. Периллы наиболее примечательным для широкой аудитории изданием об Афоне из появившихся после Первой мировой войны[59].
Книга «Афон» выходит из печати в марте, и уже 23 июня Борис Константинович просит супругу: «Самое лучшее – в среду или четв.[ерг] тебе зайти к М-[аковском]у. Занеси ему „Афон“, скажи, что надпись я сделаю, когда приеду, и чтоб дали в газете отзыв»[60]. «Дорогой мой, авторские экземпляры „Афона“ вели Имке отправить мне сюда, штук 10, я ведь должен еще разослать по „критикам“»[61], – добавляет он пять дней спустя. К этому же времени относится и свидетельство о том, что поездка на Святую Гору дала не только литературные впечатления[62]…
Между тем посланные им в Грецию экземпляры быстро достигли Святой Горы, и вскоре Зайцев сообщает жене: «Получил еще письмо с Афона, оч.[ень] милое, от о. Виссариона, и карточки фотогр. [афические][63]», а 8 июля добавляет, что «Получил письма с Афона, очень милые: оффициальн.[ую] благодарность от Игумена и братии, и частное письмо, оч.[ень] ласк.[овое] от арх.[имандрита] Кирика. Просит прислать ему еще один экземпляр»[64]. И в наши дни[65] на Святой Горе сохраняется интерес к творчеству Зайцева.
Б. К. Зайцев, Алексей Смирнов и В. А. Зайцева в Притыкино
Рецензия И. П. Демидова появляется в «Последних Новостях» в июле: «Мне кажется (такова тема книги), что автор хотел рамкой „православного человека“ немного обуздать „русского художника“, „подморозить“. Сознаюсь – это уже чтение в сердцах, чего не полагается. Виновен, но заслуживаю снисхождения, ибо имею смягчающие обстоятельства все в том же непонятном „и только“[66]. Если же я разгадал скрытое намерение, то рад, что оно автору не удалось, – кругозор художника не подморозился, кое-где вырвался за пределы нарочитого ударения, и это еще более украсило книгу, углубило ее.
„Святая гора“ – тысячелетний, „живой в себе“ мир, тысячелетняя традиция, тысячелетнее своеобразие. Для одних святыня, для других странный пережиток, но для всех что-то не обыденное, стоящее внимания. […] Мир особый, для громадного большинства чуждый, даже юродивый, никогда не отвечавший ни одной эпохе, всегда „не современный“, всегда „пережиток“, куда во все эпохи „спасались“ те, кому эпоха была не по призванию. […]
Жизнь