же сволочь, как я.
– Вы отличный командир, – возразил Фархад.
– Одно другому не мешает, сынок. Не нравлюсь я Гржельчику, и – надо признать – есть, за что. Но это как раз фигня, я мало кому нравлюсь, было бы из-за чего расстраиваться. Нам с ним детей не крестить. Хуже то, что ему не нравится старпом.
– Почему? – удивился Фархад. – Иоанн Фердинанд – прекрасный профессионал.
– Почему, почему, – проворчал Хайнрих. – Сам пяток причин не накидаешь? Мересанец – чужак, бывший противник, хрен его знает как пролезший в граждане Земли и протащивший с собой кучу баб и детей, нарушающих корабельный режим. Гржельчик не принимал его на корабль, он – не его кадр, а мой ставленник, неизвестно за что возвышенный, как бы не за энтузиазм в облизывании моей задницы. По-твоему, этого мало для недоверия? – он помолчал. – Ты поддержи синего, если что. Мужик он неплохой и службу знает, а что до его аристократических заморочек и приступов самобичевания – пройдут со временем. Время, оно обтачивает острые углы.
Он залпом опрокинул в себя чашку кофе, словно водку, крякнул и велел:
– Иди, прощайся с матерью. Для меня уже старт рассчитывают, нехорошо опаздывать.
Пока адмирал Мрланк был в отъезде, Эст Унтли немного пришла в себя. Отпилась реттихи, шрамы на шее начали заживать, ужасные синяки от его железной хватки стали потихоньку рассасываться. Она сидела на корабле тише мыши. Убежать бы, только куда? Вокруг одни кошмарные шитанн да грубые кетреййи. Гъдеан здесь ненавидят.
Так плохо ей еще никогда не было. Чем она прогневала богов? Она не осмеливалась мечтать вернуться домой, чувствовала: наверное, виновата перед судьбой, раз такое навалилось. Больше всего она хотела попасть обратно к землянам. Они не требовали ничего несусветного, только подчинения. По их правилам можно было жить в уверенности, что, пока ведешь себя, как надо, никто тебя не ударит и не вскроет тебе горло. Они не считали ее врагом. А шшерцы видели в ней врага, причем врага недостойного. Она изо всех сил старалась угодить адмиралу Мрланку в надежде, что, утомленный, он забудет о крови. Но он не забывал никогда. Если пыталась прикрыть горло, бил с размаху, без всякой жалости, и рвал ей вены особенно больно. Она перестала сопротивляться, только умоляла пощадить хотя бы на этот раз, но он был глух. Крови в ней почти не осталось, в глазах темнело на ходу, шея – одна сплошная рана. Просить о милости бессмысленно. Все смотрели на нее с одинаковым выражением: гъдеанку не жалко.
Эст Унтли не знала, что Мрланк считал себя воплощением милосердия по отношению к этой глупой бабе. Он осадил ныне служащих у него двоих десантников с «Райского грома», жаждущих жестокой расправы над любыми попавшимися гъдеанами, он запретил экипажу ее трогать, лишь изредка, как награду, позволял кетреййи из Селдхреди обрести радость в ее теле. Он не высасывал ее кровь до капли, не бил без повода, терпел ее бесконечные слезы, портящие половину удовольствия от крови, и так-то не особо вкусной. Нет, положа руку на сердце, Мрланк был человеком справедливым и умеренным. А то, что гъдеанке не дано было это оценить… Как сказал бы его приятель Шварц, проблемы