жизни. Он предполагал, точнее, отчаянно надеялся на то, что император все же имеет право остаться в спальне наедине с женщиной… Но он знал, что в остальное время его будут постоянно окружать посторонние. Даже за решетками Алкетмерета повсюду сновали слуги, а если слуги уходили, оставались ноэчарей. Несмотря на то что обязанности телохранителей в современном мире были чисто символическими, император не мог от них избавиться. Он представил себе, как теряет девственность под критическим взором Бешелара, и его охватил приступ истерического смеха. Через некоторое время он успокоился, но тяжесть на сердце осталась. Он не сможет остаться один, не потребовав, чтобы его оставили в покое. Не сможет приказать охране и слугам оставить его в покое, не объяснив причины. Придворным и чиновникам не понравится император, склонный к мистицизму. Возможно, они сочтут клеветнические измышления Варенечибеля справедливыми.
«А может, у тебя получится медитировать при телохранителях? – предположил он неуверенно, как нянька, предлагающая конфету бьющемуся в истерике ребенку. – Кала не будет смеяться над тобой, не проникнется к тебе презрением и никому ничего не расскажет». Но он понимал, что это невозможно.
Он устроился поудобнее, сделал глубокий вдох, снова постарался забыть о мирской суете и изгнать из головы посторонние мысли. Мать научила его молитве, которую можно было повторять как мантру:
– Кстейо Кайрейджасан, услышь меня. Кстейо Кайрейджасан, посмотри на меня. Кстейо Кайрейджасан, загляни в мою душу.
Смертные не могли просить у Госпожи Звезд большего. Она дарила тем, кто почитал ее, ясность мысли и способность проникать в суть вещей. Но к ней не обращались с молитвами о милосердии и защите от бед.
Он повторял молитву в определенном ритме. В детстве он проговаривал ее очень быстро, так что, в конце концов, она превращалась в бессмыслицу. Ченело смеялась вместе с ним, потом ласково говорила, что смысл молитвы состоит не в том, чтобы проговорить ее как можно быстрее, и не в том, чтобы произнести ее как можно большее количество раз за пять минут.
– Смысл в том, чтобы быть в ней, – говорила матушка. Тогда эти слова казались Майе бессмысленными, но теперь он понял. В целом мире существовали только он сам, мантра и холодная безмолвная подземная часовня. Время от времени он поднимался и обходил комнату, осторожно прикасался к стене рядом с изображениями богов, выпивал пригоршню воды. Вода была холодной, у нее был слабый металлический привкус, но для Майи она имела вкус спокойствия, к которому, по словам архиепископа, он должен был стремиться.
Прошло несколько часов, и Майя услышал какие-то ритмичные звуки. Это были не слова молитвы, не биение его сердца, это были голоса воды и камня. Он прислушался к ним и услышал новую мантру, мантру без слов, которая звучала то громче, то тише, поднималась и опадала, как морская волна. Он слышал шепот звезд, луны и облаков, реки и солнца, песнь, которую пела сама земля, слышал сердцебиение мира. Он прижал ладони к каменному полу и