Я решил, что в этом моя сверхспособность, и начал ей гордиться. И хотя тогда я этого знать не мог, но позже постепенно приобретенное умение и знание музыки здорово помогли мне как певцу, отчасти благодаря правильной технике дыхания, отчасти потому, что у трубы есть свой голос и фразировка. И сейчас я понимаю, что, если бы не годы тренировок на трубе, пел бы я совершенно иначе.
Отец, когда я практиковался, проводил со мной почти весь день. Он, в отличие от меня, был гораздо более предан этой идее. Я думал, он знает и разбирается больше, и мне никогда его не догнать. Так продолжалось первые несколько лет. Но в конечном итоге он перестал посещать мои занятия, поскольку музыка и требуемая техника становились все сложнее и сложнее. Однако первые наставления оказались бесценными, поскольку, хоть и лень было заниматься тем, что мне не нравилось, но невероятная настойчивость отца и вера в мой успех стали огромным подспорьем во всех моих будущих музыкальных начинаниях. Упорная работа, дисциплина, гордость за себя, вера в то, что ты – самый лучший, – все эти качества вложил в меня отец за те, казалось бы, бесконечные годы репетиций и обучений на чертовой трубе.
По крайней мере в моем случае все оказалось не так жестко, как у папы в детстве. Его отец, иммигрант, недавно прибывший из Италии, однажды принес в дом банджо, скрипку и кларнет. Позвал моего папу и двух его братьев, Джона и Питера, в гостиную, наугад вручил каждому по инструменту и велел играть. Папа же охотно был готов оплачивать мои занятия.
Дедушка по отцовской линии, Тони Падовано, был суровым, упертым и мощным коренастым парнем. (Мне сказали, что фамилию сменили на «Падавона» после того, как его дети пошли в школу и поняли, что так писать гораздо легче, но я никогда этого не понимал). О великих подвигах дедушки Тони легенды ходили. Он владел сталелитейным заводом, где работал вместе с целым поколением итальянских иммигрантов. Тони пришел туда, одержимый всевозможными стереотипами о переселенцах с Южной Европы. Он умел за себя постоять, никому не давал на себе ездить и не спешил показывать свои чувства и эмоции. Так он меня и воспитывал. Никаких удовольствий, а боль надо терпеть.
Жену Тони, мою бабушку по отцовской линии, звали Эрминия. Все считали ее святой, но это слишком заниженная оценка. Эрминия одинаково любила каждого из своих детей и их отпрысков. Никто не был ущемлен, и все друг с другом делились. С остальными она с трудом разговаривала на английском, да и писала на нем неважно, но я всегда ее прекрасно понимал. Кусочка ее вкуснейшей пиццы и «чашки вкусного кофе» (она произносила «кофя») всегда было достаточно, чтобы слезы детей сменились улыбкой. Для меня всегда было загадкой, как она могла уживаться с таким мужем, как дедушка. Святая женщина.
Я везде ходил с «бабулей». У Тони имелась машина, но прав не было – он купил ее для того, чтобы выпендриться перед друзьями. Поэтому мы с бабулей ходили пешком на рынок и сталелитейный завод, чтобы принести обед дедушке и его сыновьям; часто ходили в церковь и куда бабуле хотелось.
Приблизительно в то же время я стал замечать, что,