на гладкой подошве – не лучшая обувка для ходьбы по обледенелому асфальту.
Вспомнилось, что обратил внимание на ноги Макса, обутые в новенькие удобные тёплые ботинки на толстой подошве. Хоть бы оставил их мне, сволочь!.. Зачем они ему в том Мире, где жители попросту не знают, что такое мороз?!.
Меня начал колотить озноб… А душу всё полнее наполняли два чувства: озлобление на Макса и жалость к самому себе.
Теперь я понял, что такое душа – и мне не понравилось это открытие.
Дверь в подъезд оказалась приоткрытой. И оттуда дохнуло теплом, а также какими-то непонятными мне запахами… В другое время этот запах мне вряд ли показался бы приятным, однако теперь не он определял моё стремление войти – сейчас преобладало тепло.
Я втиснулся в тёмное нутро подъезда. Именно втиснулся – дверь оказалась заклиненной в приоткрытом положении, и не желала подаваться ни в одну сторону. Тут же ударился в темноте обо что-то, однако разбираться, обо что именно, не стал. Впереди обозначились едва освещённые струящимся из окна тусклым светом выщербленные ступеньки.
В той, прежней своей ипостаси, я легко видел в темноте. Вернее, я даже не воспринимал темноту как нечто непроглядное. Просто при любой освещённости я легко различал всё, что требуется. А тут…
Всё, абсолютно всё, что со мной случалось в это время, происходило впервые!.. Я впервые ощущал холод, темноту, страх… Я впервые узнал, что есть душа, необходимость самостоятельно принимать решения…
Например, я понятия не имел, что нужно делать в такой обстановке: когда вошёл в холодный тёмный подъезд. Просто искал какое-то местечко, в котором оказался бы источник тепла.
…Итак, в полутьме я разглядел ведущие вверх ступеньки.
Однако подняться по ним я не успел.
Полуэтажом выше вдруг распахнулась дверь, и в глаза ударил поток ослепляющего яркого света. Из него словно выдавилась тёмная человеческая фигура.
– Чего тебе, бомжара?.. – с какой-то весёлой злостью спросил голос – не вызывало сомнения, что вопрос обращён ко мне.
Только что я не знал этого языка. Однако теперь вдруг понял, что этот язык – мой родной, и что я умею на нём разговаривать.
– Погреться бы… – срывающимся от сотрясающей тело дрожи отозвался я. – Замерзаю…
– Ща я тебе хлебало согрею! – сообщил голос.
И кто-то начал спускаться по ступенькам.
– Да брось его, Костян! – окликнул кто-то из сияющего нутра распахнутой двери. – Ещё с бомжами ты не связывался!..
– И то! – согласился спускавшийся. И – уже мне: – Дай дорогу, бич, а то передумаю!..
Я подался в сторону. Послушно и поспешно.
Парень, которого назвали Костяном, весело гикнул, и громко толкнул входную дверь. Та гукнула, однако не поддалась. Костян громко произнёс несколько непонятных мне слов. И тут же вроде как осёкся.
– А ты и в самом деле валил бы отсюда на хрен! – послышался от светового пятна второй голос. – А то Костян вернётся скоро – магазин тут рядом…
– Замерзаю… – просипел я.
– Ну, это вопрос не ко мне. Я не мать Тереза,