ент стабильный, прогноз оптимистичный.
– Главный тебя хотел.
– Зачем?
– Не знаю, сходи, спроси.
– Ладно.
Для чего вызывает главврач? Мои проблемы с погонами закончились ещё год назад. Из пациентов и родственников вроде последнее время никто не жаловался. Все стабильные, даже тяжёлые, регулярно перевожу из реанимации в отделение и выписываю. Ладно, идти надо сейчас, не хочу откладывать.
Я постучала в дверь кабинета главного и приоткрыла её:
– Вызывали, Иван Сергеевич?
– Заходи, Ольга Дмитриевна.
Главный явно был очень озабочен и обдумывал, как начать разговор, стараясь не смотреть на меня.
– Садись, Ольга, не стой.
Я села. Главный медленно отложил папку на столе и сцепил руки в замок.
– Ольга, три часа назад твой отец поступил в первую градскую с тремя пулевыми. Одно в сердце на вылет. Скончался на месте до прибытия скорой. Соболезную тебе.
Я знала, что когда-то случится нечто подобное, но сейчас я всё равно не была готова к этой новости. Папа, почему ты оставил меня сейчас? Я онемела, пока главный продолжал говорить:
– Ольга, я звонил в морг первой градской, предупредил, что ты подъедешь, так что встретят тебя там без проблем. На ближайшие две недели оформим тебе отпуск. Если будет нужно, то продлим, ты только сообщи. Ольга, ты меня слышишь?
– Да.
– Может, позвать кого-нибудь тебе в помощь?
– Не нужно, спасибо. Я пойду?
– Я соболезную, Ольга.
Я на автомате вышла из кабинета, переоделась и двинулась от одной больницы к другой. Весна только началась. Сквозь стаявший снег проглядывали чёрные проплешины земли. Мокрая каша хлюпала под ногами на асфальте. Зато солнце светило ярко, продлевая световой день. Благо, ехать далеко, чтобы немного привести мысли в порядок.
Мой отец был криминальным авторитетом. Можно осуждать криминал сколько угодно долго, и это будет абсолютно справедливо. Но есть люди, для которых это норма. Таких людей как мой отец.
Он не мог по-другому. Это было его дело, его призвание, то, в чём он был хорош. Мама принимала его таким, какой он есть, но очень переживала, а у неё было больное сердце. Она умерла от сердечной недостаточности, когда мне было 12 лет. Так мы с папой остались вдвоём.
Сначала я не верила, что жизнь может быть настолько жестокой. Потом люто ненавидела отца. И только потом смогла плакать. Когда слёзы закончились, я научилась жить с болью и одиночеством и стала другим человеком.
Мы не можем изменить людей вокруг нас, но мы можем выбрать тех, кто нас будет окружать. В этом и была моя цель. Я отгородилась от отца. Я приняла тот факт, что его почти никогда не бывает рядом. Я стала самостоятельной. Научилась готовить, стирать, гладить, вела быт, делала уроки. Я перестала бояться плохих новостей. Я знала, когда-то мне их сообщат. В этом бизнесе не уходят на пенсию. Но когда это случится, я буду как можно меньше связана с отцом. Но сейчас я поняла, что кровная связь самая сильная. Не общие интересы, не совместное проживание, а родство крови, сердца и души. Я отгораживалась, чтобы быть дальше, а сейчас жалела, что не была ближе.
Я была очень похожа на отца. У нас с ним один сложный характер на двоих. Не смотря на мою отстранённость, я всегда знала, что могу приехать и увидеть отца, могу поговорить с ним. Он всегда знал нужные слова. Он умел обнимать, поддерживать и успокаивать, когда это было по-настоящему нужно. А теперь его никогда уже не будет рядом. Он ушёл навсегда. Кто же теперь меня поддержит, папа?
Сколько боли может выдержать моя душа? Может ли моё сердце пережить потерю самого близкого человека? Почему я всегда была так невнимательна и беспечна к отцу, как будто впереди у нас целая вечность? Как часто в жизни я придавала значение второстепенному и не замечала главное? Почему из тысячи незначительных слов, сказанных друг другу, мы не услышали наши души?
Я была настолько слепа и стремились к своей заветной цели быть независимой и далекой что не успела сказать дорогому мне человеку очень важные для него слова: «люблю» и «прости».
Я дошла до первой градской. Морг всегда в стороне от основного здания. На парковке стояли чёрные машины разных размеров и марок. Много чёрных машин. У них кучками толпились мужчины в чёрных пальто или кожаных куртках. Много мужчин. Разговоры прекратились, когда я проходила мимо. Некоторые смотрели прямо, кто-то косился, другие старались не смотреть в мою сторону. Я никого из них не знала.
Я никогда не была в курсе дел отца. Это моя принципиальная позиция. Я не хочу иметь ничего общего с этим бизнесом. Я ничего не знаю, поэтому на допросах не смогу сказать ничего важного. Поэтому я поступила учиться в военную медицинскую академию. Я была закалённой для жизни в казарме, строевой подготовке и службе с дежурствами. И ещё где-то в глубине души, я надеялась, что смогу помочь отцу. Надеялась, что мне позвонят, и я, хирург, зашью, где нужно. Но сегодняшний день показал, что самая моя большая надежда оказалась тщетной, и сделать уже