этого лица. Как я ни бился, расшифровать ничего не сумел, однако чувствую, что именно здесь скрываются полные и окончательные сведения о наследии, которое непременно должно быть найдено, чтобы не потерпело наше отечество культурного (ты меня понимаешь, Нестор – исключительно культурного) урона.
Дважды, трижды и более раз подходил я к мемуару с решимостью вырвать у него его тайну, однако все мои потуги были тщетны. Поневоле на ум пришел даже царь Соломон с его мудростью: суета сует и все суета. Или, как говорили по тому же поводу у нас в полку при появлении командира – помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его… Впрочем, это, кажется, к другому случаю; не силен я в литературной учености из всех поэтов твердо знаю только Пушкина, да и то приблизительно.
Одним словом, так я и не расшифровал дневника известного всем лица и тут вспомнил, что мой лучший друг Нестор Васильевич Загорский есть первая лиса во всех этих тайных и шифрованных предприятиях. И вот, ни секунды не мешкая, сел я писать тебе письмо, чтобы ты успел его получить и приехать сюда до того, как земля поглотит мое бренное тело и пламенное сердце…
Всегда твой Плутарх[3] – бывший штабс-ротмистр, а ныне полковник в отставке Сергей Иванович Беликов».
Дочитав письмо, Загорский аккуратно сложил его и спрятал в лежавший перед ним на столике желтоватый конверт. Ганцзалин, сидевший напротив хозяина в протертом полосатом кресле, отпил из чашки глоток душистого мóлихуá[4], прищурил на Нестора Васильевича и без того косые глаза свои и негромко спросил:
– Так чего же все-таки он хочет?
Загорский задумчиво вертел на пальце железное кольцо, доставшееся ему от деда-декабриста. Чего все-таки хочет Беликов? Ну, это как раз понятно: его верный Плутарх хочет, чтобы явился Нестор и расшифровал этот самый дневник, о котором идет речь в письме.
– Дневник с культурными ценностями? – уточнил помощник.
Нестор Васильевич отвечал, что ценности, вероятно, самые обычные – деньги, золото, драгоценные камни, а культурными штабс-ротмистр их называет на тот случай, если бы письмо вскрыли на почте для перлюстрации.
– Известное лицо, умершее якобы от воспаления хитрости, это не кто иной, как великий князь Николай Константинович, действительно почивший в бозе на своей даче под Ташкентом в 1918 году, – пояснил Загорский.
– И от чего он умер? – полюбопытствовал Ганцзалин.
– Темная история, – нехотя отвечал Нестор Васильевич, – считается, что от воспаления легких. Впрочем, не исключена и большевистская пуля. Времена были суровые, на дворе бушевала гражданская война. Правда, февральский переворот великий князь принял с восторгом, даже написал поздравление Керенскому, с которым когда-то был хорошо знаком.
Такой поворот сюжета показался егоринскому помощнику удивительным. Что это за великий князь такой, который приветствует падение монархии?
Он и в самом деле был большой оригинал, согласился Нестор