сразу на Урал прорываться. Там и места побогаче, и сразу всем крестьянам – вольную, горнорабочим – свободу! – не сдавался бородатый.
Раздалось сразу несколько голосов:
– Дык Хлопушу в тех местах уже прижали? Куды ему было деваться?
– Раньше надо было! И объявлять союз пролетариев и крестьян.
– Инородцев ширше звать нужно было: и башкирцы, и калмыки, и мордва – все помогнули б. Я их знаю!
– Я в тех местах Колчака да белочехов колошматил. В Орские заводы Пугачу бы идтить.
Лена и Шестаков возвращались по тихой заснеженной улице. Погода стояла хорошая, ясная, и они шли не спеша – гуляя. Изредка, порывами налетал ветер и трепал на высокой круглой тумбе обрывок давнишней афиши.
Лена мельком взглянула на нее и остановилась:
– О господи!.. Вы прочтите только, Николай Павлович!
На остатке афиши можно было прочесть объявление, напечатанное замысловатыми готическими буквами:
«…ОГРАММА ВЫСТУПЛЕНИЯ: ОБРЕЗ РУКИ ИЛИ ОТРЕЗ ГОЛОВЫ, С КРОВОТЕЧЕНИЕМ, НО НЕ НАСМЕРТЬ!»
Шестаков расхохотался:
– Вот бы вашим слушателям, Леночка, предложить такую программу!
Лена с улыбкой сказала:
– Как раз этим их не удивишь. Но во многих вещах они как дети…
– Да, – согласился Шестаков. – Однако заметьте, что они все-таки сделали то, что не удалось Пугачеву. В их соображениях по тактике войны с царизмом – огромный собственный опыт. И поражений, и побед.
– А у меня нет никакого опыта, – грустно отозвалась Лена. – Вернее, мой опыт никому – да и мне самой – не нужен. И научить ничему не может.
– У вас зато есть замечательной силы характер, – снова засмеялся Шестаков.
Лена замахала на него руками:
– Какой там характер! Я держусь, как могу, чтобы не видно было моего страха. Я так вам завидую…
– Мне? – удивился Шестаков.
– Вы такой молодой…
– Леночка, какой же я молодой?! Александру Невскому на Чудском озере было двадцать три года! А я в эти годы еле в штурмана на эсминце попал.
Лена взяла его под руку, посмотрела в глаза:
– Я очень люблю, когда вы смеетесь. Вы такой сильный, уверенный в себе, все знающий… А когда смеетесь, глаза у вас детские!
Шестаков попытался отшутиться:
– Мудрости в них маловато… Житейской!
Лена покачала головой:
– Ее не бывает, житейской или абстрактной. Мудрость – это познание добра и зла. На наш век столько зла пришлось! Где добра собрать столько же?
– Леночка, хороших людей в мире больше, и они заслуживают счастья, – ласково сказал Шестаков. – Надо им только помочь – а вы им уже помогаете…
Лена долго шла молча, потом повернулась к Шестакову:
– Мне самой помогать надо, Николай Павлович. Не знаю, может быть, это глупо, что я говорю вам…
Она смущенно замолчала.
– Так что именно вы мне говорите? – попытался поддержать ее Шестаков.
– Ну, в общем… Только с вами я в последнее