– Константин. И племянник Орджоникидзе Гвахария. Но их время еще придет. Он умеет ждать. И доберется до каждого, кто вставал на его пути к власти. Или хотя бы чем-то оскорбил его… Достанет он всех, даже соседей из деревни, где они жили… Всех.
Коба говорит, усмехаясь: «Сын за отца не отвечает». Лукавый грузин. Еще как отвечают. Оставь в живых кого-нибудь, а потом всю жизнь бойся, что где-нибудь тебя подстерегут из-за угла.
Разделался он и с Нестором Лакобой. Тоже друг вождя… И его друг. Дачи строил, гад, вождю в Абхазии. Подмазывался. И «Холодную речку», и «Рицу», и «Мюссер», и Афонскую дачу… Лучшие места! Сначала Лакобу похоронили по первому разряду, с военными почестями, а через месяц объявили врагом народа. Выкопали и останки вывезли. Могилу пышную снесли. Закопали как преступника в безымянной под номером 3672.
Запомнят все эти горе-друзья его гнев. Его месть.
В этом убедился и подлец Мамия Орахелашвили. Он отдал его тогда в руки своего лучшего следователя Никиты Кримяна. И Кримян показал этому бывшему главному первому секретарю его место в жизни. У параши. Он бил его ременной плетью, бил смертным боем так, что у того все тело было черным от синяков. Мало того что он пытал его во время допросов. Следователь посадил его в камеру, где находился сумасшедший. И тот систематически истязал Орахелашвили. Царапал его, кусал, терзал – да так, что Мамия подолгу скрывался, прятался от него под кроватью. А потом снова на допросы. А там следователь так крепко с ним работал, что тот без конца падал в обморок. Приходилось впрыскивать ему камфару, чтобы не подох.
Но и он заговорил как миленький. Этот скрытый контрреволюционер. В конце, когда уже все почти закончилось, к нему вызвали жену. И в ее присутствии, заставив ее смотреть, выдавили ему глаза и порвали барабанные перепонки. И все равно гад перед казнью, перед расстрелом, кричал: «Да здравствует советская власть!» Было это в декабре 1937 года.
Жена Орахелашвили – эта красавица, фурия, что злобно ругала его, – жаловалась на него вождю… У, сучка! Крепкая была, не то что ее муж. Ей пришлось и руки вывернуть, и ребра переломать, и вообще изуродовать до неузнаваемости, пока она не подписала все, что нужно. Все о заговоре, который они готовили… И их клан он тоже истребил. Дочке дал пятнадцать лет лагерей. Зятя отправил на тот свет в том же тридцать седьмом…
Пришлось почистить республику от этого дерьма. Но сейчас уже другое время. Даже постановление приняли – не пытать. Он, Берия, сам его и готовил. А потом оказалось, что без физического воздействия ничего не добьешься. Враги опять запираются. Пришлось снова говорить с Кобой. Тот снова подтвердил: пытать можно. Но только явных врагов, чтобы без перегибов… Ненависть его, Лаврентия, подпитывало простое классовое чувство. Как он ненавидел их всех, этих бывших, этих вшивых интеллигентов, что кичились своим происхождением, своими революционными заслугами. Наверное, так плебеи ненавидели римских аристократов, так ненавидел Хам своих братьев Сима и Иафета, так ненавидел библейский Каин Авеля… И выход