на котором он, Флекенштейн, похоже, помешался. Этот человек психически болен и, значит, может говорить и выдумывать все что угодно.
– Стоп, – прервал его Николай Николаевич. – Вернемся к началу. Потрудитесь объяснить, как в ваш тревожный чемодан попали золотые изделия, не являющиеся, как вы утверждаете, вашей собственностью? Вам их подбросили? Тогда кто и с какой целью?
Буров тяжело вздохнул, сгорбился и тихо ответил: – Я не знаю, действительно, не знаю кто их мне подбросил. А зачем? Это понятно, – Буров приподнял скованные наручниками руки, – вот зачем!
– Значит, – продолжил Николай Николаевич, – ни объяснения этого факта, ни даже предположений: кто за этим может стоять, – у вас нет. Нет? Хорошо. А теперь представим картину в целом. В марте некто приходит к ювелиру Флекенштейну с испанским колечком и перстнем Борджиа. А вы, Буров, в марте были в Москве. Были? Были! Семью вы перевозили. Далее. Проводится опознание, и ювелир Флекенштейн указывает, гражданин Буров, на вас и утверждает, что это именно вы приходили к нему с кольцом и перстнем Борджиа. Вы же всё отрицаете. Далее. В июне при проверке в вашем тревожном чемодане обнаруживаются золотые кольца, опять-таки испанского происхождения. Принадлежность этих колец вам вы опять же отрицаете. И никаких объяснений, и никаких предположений! – Николай Николаевич чуть помолчал и спросил: – Странно всё это, не правда ли?
– Да, – согласился Буров, – странно. Но я повторяю: Флекенштейна до сего дня я никогда не видел, кольца, обнаруженные в моем тревожном чемодане, мне не принадлежат.
Николай Николаевич потеребил усы и ехидно ухмыльнулся: – Вот видите? Как это всё понимать? Хорошо. Обратимся к вашему испанскому прошлому. Скажите, это вы помогли исчезнуть Гранду – он же дель Борхо – двадцать седьмого октября 1936 года? А? – Буров тяжело вздохнул и медленно ответил: – Я уже много раз говорил и сейчас опять повторю: я ничего не могу сказать о событиях того дня, я только знаю, что в этот день был ранен и доставлен на советский корабль. И даже если я видел дель Борхо в тот день, я этого не помню. – Николай Николаевич хмыкнул: – Что же это у вас получается? Не видел, не принадлежат, не знаю, не помню! Не получается у нас разговор. Ну, ладно, продолжайте, – Николай Николаевич бросил взгляд на Стоцкого и Путилина, встал из-за стола и направился к выходу. Дверь с грохотом закрылась. Стоцкий, нервно потирая руки, со словами: «сейчас ты у меня, с-сука, все вспомнишь», – обошел стол и медленно двинулся к сидящему на металлическом стуле Бурову. В глазах капитана Путилин увидел нечто такое, что напомнило ему виденную в детстве картину, когда бешеная собака, разбрасывая с морды пену, устремилась с волчьим оскалом к намеченной жертве. И эта промелькнувшая картина воспоминаний толкнула лейтенанта к Стоцкому. Капитан же размахнулся и с натужным выдохом бросил вперед свое огромное тело, нацеливая кулак в голову Бурова. – «Он же убьет его!», – мелькнуло в голове Путилина.