наконец впервые с 1939 года они пересекли Атлантику, обремененные кучей багажа и намерением держаться как можно дальше от стран, так или иначе затронутых войной. Ибо, как он настойчиво подчеркивал, еще одно важное отличие туриста от путешественника состоит в том, что первый принимает свою собственную цивилизацию без вопросов. Иное дело путешественник: он сравнивает ее с другими и отвергает те ее элементы, которые перестают нравиться. Война же как раз и была одним из тех аспектов механистической эры, о которых ему хотелось забыть.
В Нью-Йорке они узнали, что в числе немногих регионов, куда нынче позволено плыть морем, фигурирует Северная Африка. По опыту предыдущих его поездок, предпринятых еще в юности, когда он был студентом в Париже и Мадриде, они сочли это направление вполне подходящим: отчего бы не провести там годик-другой? Помимо всего прочего, там совсем рядом Испания, да и Италия тоже, так что, если что-нибудь не срастется, можно будет запросто махнуть куда-нибудь туда. В результате маленький сухогруз сутки назад изверг их из комфортабельного чрева на раскаленный причал, где они, потные и хмурые от беспокойства, долго ждали, когда хоть кто-нибудь обратит на них внимание. Пока он там стоял на испепеляющем солнцепеке, его вовсю подмывало сходить на судно и спросить, нельзя ли им продолжить плавание до Стамбула; однако, не потеряв лица, это сделать было бы трудновато: ведь это он уговорил их отправиться именно в Северную Африку. Поэтому он лишь бросал оценивающие взгляды то на одну сторону причала, то на другую, отпустил несколько умеренно нелестных замечаний по поводу обстановки в месте их высадки и этим ограничился, решив про себя отправиться вглубь страны, как только это будет возможно.
Второй сидевший за столом мужчина, когда не говорил, все время насвистывал себе под нос невнятные обрывки мелодий. Более крепко сбитый, он был несколькими годами моложе первого и обладал удивительно красивым лицом, на что ему частенько пеняла женщина: дескать, экий ты у нас красавчик голливудский. Его гладкое личико обычно очень мало что выражало, но в состоянии покоя его черты складывались так, что в них читалось некое обобщенно-вежливое довольство.
Они неотрывно смотрели в сторону улицы, туда, где, пыльный и слепящий, догорал день.
– Война, конечно же, оставила след и здесь.
Миниатюрная и светловолосая при смуглом цвете лица, еще чуть-чуть, и женщина была бы просто красоткой, но от этакой одномерности ее спасала напряженность взгляда. Едва увидишь ее глаза, как остальное лицо словно отходит на задний план, а когда потом пытаешься вспомнить облик, оказывается, что в памяти осталась лишь пронзительная, вопрошающая неистовость распахнутых глаз.
– Ну да, естественно. Через город проходили войска. В течение года, если не больше.
– Кажется, могли бы уж хоть какое-то место на планете оставить в покое, – сказала женщина.
Этим она вознамерилась подольститься к мужу: раскаивалась по поводу досады, которую он только что вызвал в ней