до двери. Но путь к ней загораживал мужчина со зверской рожей и отрубленной бараньей головой в руках; бараньи мертвые глаза смотрели как темные агаты.
– Ах! – простонала она.
Мужчина флегматично глянул, но, чтобы дать дорогу, не сделал даже попытки. Вложив в это всю свою силу, она рванулась мимо него, но, протискиваясь, по пути все-таки обтерла юбкой кровавую шею. Наружная дверь вагона, как она с облегчением увидела, была открыта, так что оставалось только пролезть мимо тех, что столпились в тамбуре и висят на подножках. Она снова завела свое «пардон, пардон» и ринулась вперед. В открытом с трех сторон тамбуре народу было меньше, потому что туда вовсю захлестывал холодный дождь. Те, кто там все-таки сидел, накрыли головы капюшонами бурнусов. Повернувшись к дождю спиной, она схватилась за железный поручень и, подняв взгляд, оказалась глаза в глаза с лицом, страшней которого не видывала в жизни. Оно принадлежало высокому мужчине, одетому по-европейски, но в мусорные отрепья; на голове у него был дерюжный мешок, нахлобученный на голову на манер куфии. Однако там, где должен был быть его нос, чернела треугольная бездна, а его странные плоские губы были белыми. По какой-то непонятной ассоциации ей в голову пришла аналогия с львиной мордой, и она никак не могла заставить себя оторвать взгляд от этого лица. Мужчина, казалось, ни ее не видел, ни дождя не замечал; стоял на подножке, и все тут. Пока она, тупо уставясь, на него смотрела, в голове мелькнула мысль о том, что вот как странно: почему лицо, изуродованное всего лишь болезнью, то есть ничего плохого о человеке не говорящее, на взгляд воспринимается куда ужаснее, чем лицо со здоровыми тканями, но отмеченное печатью внутренней скверны. Порт на это сказал бы, что в нематериалистическую эпоху это было бы не так. И был бы, наверное, прав.
Она вся промокла, дрожала, но продолжала держаться за холодный металлический поручень, глядя прямо перед собой – то в это жуткое лицо, то мимо, впериваясь в серый, полный дождя воздух ночи за ним. Она так и ехала с ним почти глаза в глаза, пока поезд наконец не подполз к вокзалу. Он подползал к нему долго, со скрежетом и стонами, преодолевая при этом еще и довольно крутой подъем. Пару раз чугунное громыхание, сопровождающее рывки и тряску, на несколько мгновений сменялось звуком гулким и пустым – это когда под вагоном оказывался какой-то короткий мостик. Временами Кит казалось, что она движется где-то высоко в воздухе, а далеко внизу в скалистой теснине с громом несется поток. Проливной дождь все не унимался. Возникало такое впечатление, будто она наяву видит кошмарный сон, который никак не желает кончаться. Хода времени она не сознавала; наоборот, чувствовала, что оно замерло и что сама она превратилась в статичную вещь, подвешенную в каком-то… вакууме, что ли. А все же в глубине души оставалась уверенность в том, что в определенный момент это прекратится, но дальше она не хотела и думать – из страха, что опять надо будет возвращаться к жизни, что время снова должно будет прийти в движение, а ей вновь придется сознавать