были не сто граммов, а значительно больше. Каждый умный старшина роты или батареи не спешил сообщать начпроду части об убылях в личном составе. Так что на каждого приходилось поболе ста граммов, а если повезет, если убыль была велика, то и по двести, а то и по триста граммов.
Поэтому к постоянному употреблению водки в своем окружении Мэн был привычен. Да и в школе старшеклассники уже выпивали совсем как в нынешнее время, но начальные классы не пили. Если только…
Мэн жил в доме на Петровском бульваре, в подвалах которого помещался завод «Вингрузия», где разливались «Хванчкара», «Киндзмараули», другие вина, а также отстаивался в бочках коньяк «Самтрест». Так что в подъезде постоянно ощущался винный запах, с которым Мэн жил со времени выписки его матери из роддома имени Грауэрмана. (За исключением двух лет эвакуации в подвал дома № 12 по улице Подгорной города Омска.) Но не в этом дело. А дело в том, когда Мэн впервые по-настоящему выпил. То есть раньше-то он выпивал понемногу и редко, во время коллективных праздников на кухне его коммунальной квартиры. Ему как полноправному жильцу наливали по четверти-трети рюмки кагора или какого-нибудь портвейна. Но это – не в счет.
Потом, в 48-м, началась кампания по борьбе с безродными космополитами, и Мэна все его школьное и дворовое окружение стало называть Абрашкой, хотя у него и было вполне легальное русское имя, записанное в метрике. Обычно юный Мэн ошивался среди шпаны дома на Петровке, 26. Это был даже не дом, а целый город. Он выходил сразу на Петровку, Неглинку, Петровский бульвар и Крапивенский переулок. Во дворе этого дома находились различные мастерские, ателье по пошиву импортных кепок и каток «Динамо». А перед входом на каток торчала громадная угольная куча для котельной. А самое главное – этот двор населяла самая многочисленная в Москве шпана. В возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. С судимостями или на пути к ним. А также проститутки самых различных возрастов и социальных положений. Самой молодой из них была некая Файка, дочь сторожихи из «Гастронома». Ей было шестнадцать лет. И еще у нее были большие голубые глаза, как у самой большой из трех андерсоновских собак. В эту самую Файку Мэн был влюблен и, как это водится в детстве, мечтал ее исправить, с тем чтобы потом жениться на ней. Увы и ах, Мэн еще не читал купринской «Ямы» и не знал, чем это кончается.
А главой шпаны подросткового периода был некий Кабан, хилый восемнадцатилетний парень, отличающийся уникальной небритостью. В старшую группу его почему-то не принимали, поэтому он хозяйствовал над огольцами пятнадцати-шестнадцати лет. Он торговал облигациями на Центральном рынке.
И вот однажды зимним вечером шпана в количестве двенадцати-тринадцати человек во главе с Кабаном стояла около входа на каток, курила, обсуждала достоинства и недостатки проходящих женщин и слушала доносящийся с катка крепдешиновый фокстрот «Инес». Мэн, десятилетний вшиварь, ошивался среди всех. И тут со стороны Петровки, огибая угольную кучу, появилась Файка с буханкой хлеба под мышкой. То ли у них дома хлеб кончился, то ли они боялись, что закончится в магазине. Но вот она шла с буханкой