его лисьей ухмылке.
– Нет, – ответил он. – Я только знаю, что его родители работали на моего отца в Америке.
– И я тоже, – сказал Андолини. – Мы помогали твоему отцу строить его дом на Лонг-Айленде. Старый Гильяно – отличный каменщик, и хотя твой отец предлагал ему не уезжать и заняться торговлей оливковым маслом, тот остался верен своему ремеслу. Восемнадцать лет он вкалывал, как негр, и экономил, как еврей. Потом вернулся на Сицилию, чтобы зажить, как англичанин. Да только война и Муссолини превратили его лиры в пыль, и теперь он владеет лишь своим домом да крошечным клочком земли под огород. Проклинает тот день, когда уехал из Америки. Они думали, их сын будет расти, как принц, а теперь он – преступник…
«Фиат» поднимал за собой шлейф пыли; росшие вдоль дороги бамбук и дикие груши были похожи на призраков, и гроздья груш казались подобием человеческих ладоней. В долине виднелись оливковые рощи и виноградники. Внезапно Андолини сказал:
– Тури был зачат в Америке. – Он увидел вопросительное выражение в глазах Майкла. – Да, был зачат в Америке, но родился на Сицилии. Еще пара месяцев, и Тури стал бы американским гражданином… – Сделал паузу. – Он часто об этом говорит. Как думаешь, ты правда поможешь ему бежать?
– Я не знаю, – ответил Майкл. – После этого обеда с инспектором и доном Кроче я вообще перестал что-либо понимать. Они хотят, чтобы я помог? Отец говорил, дон этого хочет. Но он не упоминал об инспекторе.
Андолини пятерней зачесал со лба редеющие волосы. Нечаянно нажал на педаль газа, и «Фиат» дернулся вперед.
– Гильяно и дон Кроче теперь враги, – сказал он. – Но мы все спланировали без дона Кроче. Тури и его родители рассчитывают на тебя. Они знают, что твой отец никогда не предавал друзей.
– А на чьей стороне ты? – спросил Майкл.
Андолини испустил вздох.
– Я за Гильяно, – ответил он. – Мы были с ним товарищами последние пять лет, а до того он спас мне жизнь. Но я живу на Сицилии и не могу бросить вызов дону Кроче в лицо. Я хожу по тонкой проволоке между ними двумя, но никогда не предам Гильяно.
Майкл подумал: «Да что, черт побери, несет этот человек? Почему ни от кого из них нельзя добиться прямого ответа?» Потому что это Сицилия. Сицилийцы боятся правды. Тираны и инквизиторы тысячелетиями пытались выбить у них эту правду под пыткой. Правительство в Риме со своими законами требовало правды. Священники в исповедальнях добивались правды, грозя вечным проклятием. Но правда – источник власти, инструмент контроля, так зачем же кому-то ее выдавать?
«Мне придется найти собственный путь, – думал Майкл, – или вообще бросить это дело и поторопиться домой». Здесь он был на опасной территории: между Гильяно и доном Кроче определенно шла вендетта, а оказаться в эпицентре сицилийской вендетты сродни самоубийству. Сицилийцы убеждены, что месть – единственное истинное правосудие и что она должна быть беспощадной. На этом католическом острове, где в каждом доме есть статуэтка истекающего слезами Христа,