коробке, что жизнь кончена окончательно и бесповоротно. Господи Боже всеблагий! Как неумен, корыстен и животен я был, полагая конец жизни в том, что пришлось расстаться с тридцатью фунтами золота и драгоценностей! Как я был слеп, убог, нищ духом! Саквояж с накоплениями мне казался высшей жизненной ценностью… Слава Богу, прозреть мне удалось очень быстро – а вот понять замыслы Творца и величавую неостановимую работу Господних мельниц, мелющих медленно, но верно, – лишь долгие годы спустя. Кем бы я стал в Харбине, не лишившись отобранного красными саквояжа, прибывши туда богатеем? Никаких сомнений нет, что очень быстро сделался бы компаньоном Петра Фомича, располагая изрядным капитальцем, в его зарождавшийся торговый дом все и вложил бы… и опять-таки нет сомнений, что при таком обороте событий был бы вместе с Петром Фомичом, Никанором Лялиным и китаезой Бао Гунем убит маньчжурскими бандитами в ночь приснопамятной резни в главной торгового дома резиденции. И даже случись мне тогда, кто знает, уцелеть, все равно ждала бы участь хотя бы бедолаги Шахворостова – уцелеть-то он уцелел, да предприятие от разгрома так и не оправилось, в считанные месяцы захирело, а там дело япошки довершили, и призреваем теперь Шахворостов исключительно милостынею монастыря нашего. Был, был в ограблении моем большевиками перст Божий! Как же иначе, если сам я, найдя святую стезю, который год смиренно и честно несу служение монастырское, и сынишки, ставши не наследниками купца-миллионщика, а нищими, долженствующими полагаться лишь на светлые головы и золотые руки, толковыми инженерами стали, на ноги поднялись благодаря неустанным собственным трудам, а не батькиному капиталу, не стрижке купонов или дележу дивидендов. Благодарю тебя, Господи, ежечасно!»
– Вот и всё, пожалуй, – сказал Кот Ученый, зорко следивший за бегавшим по строчкам взглядом Смолина. – Ну как, теперь соображаешь? Кутеванов, Вальде, саквояж, купец, село Кузьмино, до сих пор благополучно в той же географической точке пребывающее… Они не по пьянке кататься двинули. Они ехали в Кузьмино, где и вытряхнули у купца все нажитое непосильным трудом. Саквояж. Тридцать фунтов золота и драгоценностей… то бишь двенадцать с лихвой килограммчиков…
До Смолина только теперь начинало помаленьку доходить, как до пресловутого жирафа. Мысли путались и прыгали. В совершеннейшей растерянности он повертел в руках дневник, положил его на стол, снова взял… Спросил ошарашенно:
– Так они что же, экспроприировали купца?
– А что, разве есть другое толкование? Все изложено предельно четко.
– Но это могло быть во время другой поездки… – попытался Смолин мыслить логически.
– Хрен тебе! – торжествующе возгласил Кот Ученый. – Уж поездка-то эта историческая задокументирована во всех деталях! Во всех известных окружающим деталях… В воспоминаниях ветеранов говорится прямо, и не один раз – трое упоминают: Кутеванов с двумя другими поехал впервые. На только что отремонтированном